— Он стрелял в прокурора, Мань, — вздыхает. — Намеренное нанесение тяжких… Сама понимаешь. Но хочу чтобы ты знала — у меня не было цели его сажать, я действительно ехал просто поговорить по-мужски. Он сам свою жизнь сломал. Сам!
Наверное, это самый ужасный день в моей жизни — сидеть на больничной койке единственного родного человека, потому что человек, которого ты любишь, пытался его убить.
Я все могу понять и оправдать, но такое… никогда.
Да и кто бы смог?
— Он сейчас в СИЗО? Я хочу с ним поговорить, — выходит на удивление твердо, даже слезы перестают литься. — Позвони туда, пусть нам дадут пятнадцать минут, больше мне не надо.
— Маш, ну зачем… Не рви сердце. Нет, я не позволю, ни к чему это.
— Мне надо поговорить с ним, папа! Посмотреть ему в глаза! Неужели ты не понимаешь? Я должна!
— Он хитрый и изворотливый слизняк, — выражение лица разительно меняется — я снова узнаю своего отца. — Если вы увидитесь, он тебе такого наговорит! Конечно, он постарается всеми правдами и неправдами себя выгородить. А ты еще такая наивная, плюс у тебя к нему чувства… Ты же ему поверишь. Ему, а не мне.
— Ну что ты такое говоришь! — не справившись с эмоциями, повышаю голос. — Он хотел тебя убить, а ты думаешь, я растаю, едва его увидев? Да, у меня есть к нему чувства, они так быстро не уйдут, но так же у меня есть мозги и я трезво осознаю, что сегодня произошло! Пятнадцать минут, не больше. Я должна выслушать его. Ты же понимаешь, что мы с ним не близкие родственники, без твоего содействия меня к нему ни за что не пустят, — переплетаю свои пальцы со слабыми папиным. — Пожалуйста.
У отца непреклонный характер, стальной, как и подобает служителю закона, но в его броне есть уязвимая брешь — я. Он не может мне отказать. И сейчас тоже не смог — позвонил «куда следует» и договорился о нашей с Кнутом встрече.
Мне больно думать об этом и физически плохо от одной только подобной мысли, но… скорее всего о встрече последней.
Глава 44
Разумеется, я знала, как выглядит переговорная в СИЗО, но попала сюда впервые. И атмосфера здесь… удручающая. Крошечные кабинки с заляпанными стеклами, протертый пол, стальные решетки на окнах и апатичное лицо сотрудника следственного изолятора. Он будет нашими глазами и ушами, на случай, если я попытаюсь подать задержанному какие-то знаки или даже попробую что-то передать. Например, перекинуть через стекло переговорной.
Он не знает, что я при всем желании не смогу ничем никому помочь…
Мне было сложно настроиться на эту встречу, я не спала всю ночь. Увидеть любимого человека в таком месте — худший из кошмаров. Хуже только тот, что я увидела в больничной палате…
«Он пытался убить твоего отца! Он пытался его убить! Не забывай» — повторяю эту фразу словно мантру. Чтобы не сломаться, не расклеиться, включить разум, а не сердце.
Я просто спрошу у него — почему? Как он мог… Просто посмотрю в его глаза.
Боже, его глаза… Еще совсем недавно я в них тонула.
Лязгает замок и в переговорную заходит Кнут. Ну как заходит — его заводят, снимают наручники. Сердце срывается и кубарем летит в пропасть.
Он садится по ту сторону стекла, неторопливо поднимает залапанную телефонную трубку перемотанную по центру скотчем.
Делаю то же самое — подношу трубку к уху, слышу его дыхание и… не могу произнести ни слова.
— Эй, цветочек, ну ты чего, — начинает первым, а я, не выдержав, реву.
Его лицо прилично «раскрашено», и я знаю, что его избили здесь. Его избили из-за отца. Потому что он в него стрелял.
Господи, дай мне сил достойно вынести все это.
— Зачем ты это сделал, Паш? — единственный терзающий вот уже много бессонных часов вопрос. — Что же ты натворил, идиот…
— Я не делал этого — я в него не стрелял. Знаю, что ты мне не поверишь, но я должен тебе это сказать.
Вот этого я боялась больше всего — что он будет отпираться. Хотя что еще я хотела услышать… Что он покается?
Возможно, потому что понимает, что нас сейчас прослушивают, а возможно, я его просто переоценила…
— Я не хочу это слышать. Ты же мне врешь! — сжимаю трубку так сильно, что кажется, что она вот-вот треснет. — Ты выхватил пистолет у моего отца и у тебя хватает наглости все отрицать?
— На нем даже нет моих отпечатков, Маш. Я его не трогал. Но, конечно, кто будет верить на слово обычному отбросу, — криво ухмыляется.
— Если не ты, то кто? — подаюсь вперед, приближаюсь почти вплотную к стеклу, за что тут же получаю замечание от сотрудника изолятора. Возвращаюсь на исходную и пытаюсь говорить спокойнее: — Кто же в него стрелял, если не ты? Или, может, он сам в себя выстрелил?!
Наглец улыбается еще шире.
— Такое происходит не только в кино.
— Я сейчас уйду, — предупреждаю. — Будь хотя бы сейчас серьезным! Просто скажи мне честно — это была твоя месть за своего отца? Ты решил, что если убьешь моего, то сделаешь мир чище?
— Я хотел встретиться с ним и просто поговорить. Чтобы он раз и навсегда забыл каково это — кидаться на девочку. Он не в первый раз пугает тебя, орет, теперь стал руки распускать. Или ты думала, что я спокойно это все проглочу? Нет, цветочек, хрен там. Я хотел с ним поговорить, может, разок двинуть по морде, но я не стрелял в него. Я этого не делал!
— А кто тогда стрелял? — не выдержав, повышаю голос. — Кто?!
— Спроси у него сама.
Вот и все. Я знаю его, на этом разговор окончен. Он не станет больше оправдываться. Он поделился своей версией. Но ведь это ложь! У папы прострелено плечо, я видела его рану! Не сама же по себе она у него появилась. В него же кто-то стрелял!
Кнут выглядит решительным, он верит в то, что говорит. И я знаю такое его лицо, и в другой ситуации я бы ему непременно поверила. Но не в этой.
На чаше весов «честное» слово и пулевое ранение. И второе ощутимо перевешивает. Я бы мечтала, чтобы он говорил правду, все бы за это отдала, но разве можно идти против фактов?..
— Знаешь, сколько тебе теперь дадут?
— Да черт с ним, сроком, мне уже не отвертеться, это я уже понял. Ты мне лучше скажи — ты, правда, ждешь от меня ребенка? — лицо озаряется теплой улыбкой, и меня разрывает на части.
Я так хочу обнять его сейчас… как мне без него плохо.
Наклонив голову, вытираю рукавом слезы, замечая краем глаза сочувствующие взгляды охранника.
Я хочу что-то ответить, но не могу. Мешает соленый ком.
— Прости, что не ответил вчера на твой вопрос. Ну, рад я или как. Я рад, цветочек, я очень рад, — шепчет, сводя меня с ума. — Жаль, что не увижу, как он родится, не увижу его первых шагов, да и в школу его поведу не я, но хочу, чтобы ты знала — я счастлив, что у меня будет сын. Или дочь. Да, папка ему или ей достался дерьмовый, много сделал того, чем нельзя гордиться, но я все равно буду любить этого ребенка. Да я уже его люблю.
