Глава 38
Я бунтую, выражая открытый протест, отстаивая свое право любить того, кого люблю я!
Я затолкала свои чопорные тряпки в дальний ящик, забив шкаф до отказа кислотными топиками и покрасила пряди в розовый цвет, от чего отец в прямом смысле взялся за сердце.
Я уже не стесняюсь гонять на развалюхе Кнута среди белого дня и ходить с ним за руку в час-пик в центре города. И пусть смотрят, плевать.
Это моя жизнь. Только моя.
А еще я на себе ощутила, как быстро распространяются слухи… Стоило мне впервые показаться с ним в «приличном» обществе, как я сразу же из хорошей девочки, дочери прокурора, превратилась в распущенную «шалаву». А вчера услышала шепоток, что он посадил меня на «какие-то наркотики». Смешно, ведь мы даже не пьем, а дурной блеск глаз… да что бы эти идиоты понимали.
Включив кофеварку, падаю на диван кухонного уголка и достаю из кармана черный лак. Отец, отпивая чай, с ужасом наблюдает, как угольная полоса покрывает мой ноготь и послабляет узел туго завязанного галстука.
— Это глупо. Тебе не тринадцать. Что ты хочешь мне этим доказать?
— А с чего ты взял, что я этим что-то доказываю? — поднимаю на него взгляд и замечаю, как отец осунулся. Даже как будто постарел.
Мне неприятно видеть как он расстроен, видит Бог — я не хотела его разочаровать, и позорить фамилию не собиралась, но что я могу сделать, если мое сердце выбрало «неподходящего»?
Мне не доставляет радости происходящее, но я не показываю вида. Сейчас тот самый переломный момент, когда он или махнет рукой, позволив мне самой набивать собственные шишки, или сломает меня, заставив вновь плясать под его «правильную» дудку. А я устала быть дресированным пуделем.
Макаю кисточку в лак и крашу следующий ноготь, заталкивая подальше скребущееся чувство вины.
Я все делаю правильно.
Отец долго перемешивает чай, а затем, шумно выдохнув, со звоном бросает ложку на стол.
— Я запру тебя дома.
— Боже, пап, может, хватит уже! — проснувшееся было чувство вины, сверкая пятками, снова испаряется. — Я уважаю твои с трудом заработанные регалии, но ты права не имеешь. Мне девятнадцать и я не делаю ничего противозаконного.
— Ты жизнь свою ломаешь, дурочка! На меня уже на работе косятся.
— И что с того? Посоветуй им посетить окулиста.
— Не дерзи отцу! — удар ладонью по столу. — Мне стыдно в глаза людям смотреть! Вот за что ты так со мной? Я чего-то тебе не додал? Ты мало путешествовала? Плохо питалась? Что я делал не так?! Да я даже больше не женился, потому что не хотел травмировать тебя. Все для тебя, вообще все!
— Да ты задушил меня своей любовью! — взрываюсь. Флакон опрокидывается, по столешнице растекается липкая черная лужа. — Я всю жизнь делала то, что хотел ты! Гимназию выбрал ты, в музыкальную школу меня привел ты, даже на юридический я поступила потому что ты настоял!
— Ты же любила фортепиано…
— Любила! Но это не отменяет того факта, что играть я хотела на флейте, но ты сказал, что это «не солидно». В общем, спасибо за все, пап, искренне, но парня я выберу себе сама.
— Но он же отоморозок! Голодранец! А если у вас дети появятся… — в глазах священный ужас.
— Знаешь, папа, если у нас появятся дети — я буду только рада. Я хочу прожить с ним до глубокой старости и подставлять свою клюку, когда он будет падать.
— Боже мой, пусть мне это снится, — опускает локти на стол и закрывает лицо руками. — Всю душу вложить в ребенка и в ответ получить такое… За что? Вот за что, Мань?!
Мне жаль его! Я злюсь… но мне так его жаль.
Обхожу стол и обнимаю папу со спины за плечи.
— Пап, ну вспомни себя, свою первую любовь. Вспомни то чувство! Скажи, ты слушал хоть кого-то?
— Я слушал свой разум. И моя первая любовь… не хочу даже вспоминать. Она вышла за нищего идиота и этим сломала свою жизнь. А я женился на маме и это было самое верное решение принятое мной когда-либо.
— То есть, любил одну, а женился на другой?
— Я этого не говорил… — запинается. Тяжело вздыхает. — Жизнь сложнее, чем нам кажется, Маша. И она не терпит сослагательных наклонений. А еще больно бьет под дых, если мы делаем неправильный выбор. Ты совершаешь сейчас огромную глупость — идешь на поводу у взбесившихся гормонов, совершенно не думая о последствиях.
— Можно я все-таки сама решу, ладно? — убираю от него руки и, наплевав на засыхающую кляксу лака, уже было выхожу из кухни, но в последний момент оборачиваюсь: — А что с ней стало?
— С кем? — поднимает на меня уставший взгляд.
— Ну, с той девушкой. Твоей первой любовью.
— Она… плохо кончила. Видишь, один неверный шаг — и все катится к чертям. Остановись, Мань. Прошу тебя — остановись.
— Прости, пап. Но детство кончилось, хочешь ты этого или нет, но я уже не твоя маленькая дочка.
Ухожу в свою комнату, унося на плечах многотонный груз отцовского разочарования и… крошечный осадок от полуоткровенной беседы. Очень уж сценарий той женщины, его первой любви, перекликается с моим. Она выбрала не папу, а какого-то другого парня, видимо, не такого перспективного, как и я оставила Кирилла ради, что уж — разгильдяя Кнута… А потом вспоминаю его улыбку, наши поцелуи… и крохи сомнений снова испаряются.
Я люблю его и все делаю правильно. Он — другой, я — другая. И сценарий нашей жизни только в наших руках.
Я не хочу расстраивать папу, но что мне делать со своими чувствами? Да, я влюбилась «не в того», но ведь влюбилась не на зло кому-то! Просто так вышло. Он смирится. Рано или поздно это произойдет. И обязательно изменит свое мнение о Паше, когда поймет какой он. Когда увидит, как он ко мне относится.
— Ты снова едешь к нему? — доносится за спиной.
Киваю, заталкивая в сумку косметичку.
— И во сколько вернешься?
— Не знаю. Может, завтра утром.
— Может?! — взвивается.
Оборачиваюсь, раздраженно сверкая глазами.
— Да, может! А может, послезавтра! А еще может, вообще через неделю! Я совершеннолетняя, хватит уже диктовать мне, как жить. Все, устала! — перекидываю через плечо кожаный ремешок. — Не волнуйся, он не продаст меня на органы. Хотел бы — уже́.
— Это не смешно! — багровеет. — Раньше ты никогда так не дерзила. От него нахваталась?
— Раньше все было иначе, а теперь по-другому. Ну все, правда, сколько можно уже, — протискиваюсь мимо отца, но он не дает мне больше и шагу сделать — больно хватает за предплечье:
— Чтобы вернулась не позже двенадцати. Поняла меня?
— А вот это точно уже не смешно, — дергаюсь, но он не отпускает.
