— Отлично, первый шаг… Корявый, но уж какой есть. Глядишь, начнешь скоро есть десерт обычной ложкой.
— Да пошел ты… — стучу зубами, все никак не придя в чувства.
Мокрые волосы прилипли к лицу, я чувствую себя страшной и жалкой. И зачем я только повелась на все это!
Я всегда умела держать себя в руках, всегда контролировала все свои действия, развести меня на какую-то глупость могла разве что Маринка и вот теперь он…
Покачиваясь на воде, ругаюсь под нос словами, которыми раньше боялась даже думать и только потом замечаю как он на меня смотрит… Он совсем рядом, и свет полной луны падает прямо на нас: я вижу его слипшиеся от воды ресницы, влажные губы и понимаю, что не могу отвести от него взгляд тоже.
Это какая-то магия, жизнь словно поставили на паузу. Нет ни шелеста листвы, ни домов на том берегу, ни луны, ни звезд… Только он.
— Я же говорил, что будет жара, — произносит он и смотрит, смотрит, смотрит…
Невозможно противостоять вот такому его взгляду.
И он прав, мне уже не холодно — жарко, но по телу почему-то бегут мурашки.
Он же голый там! Совсем! Меня осеняет.
Чувствую как неумолимо краснею и радуюсь, что он не в состоянии это увидеть — для этого слишком темно.
— Идем на берег, — шепчу и два рывка доплываю до моста. Цепляюсь пальцами на прогнившие деревяшки, ощущая как он подплывает следом. Слишком близко.
— Тебе помочь? — кивает. — Выбраться.
— Спасибо, но я сама. Ты первый.
Недолго думая он подтягивается на руках и забирается за мост. Затем, сверкая голым задом, вразвалку шлепает на берег.
Пока он не видит, кое-как забираюсь тоже и, стыдливо прикрыв грудь, плетусь следом.
А вот теперь холодно. А еще стыдно. Все-таки я дура.
— Иди сюда, надо согреться, — он, с счастью, уже в трусах, разворачивает плед, и я, недолго думая, ныряю в него, кутаясь словно в кокон.
— А ты? — киваю на него.
— А мне нормально, — садится на траву. Словно неповоротливая гусеница, осторожно опускаюсь рядом.
— На, точно согреет, — тянет мне прихваченную со стола бутылку вина, и я, с благодарностью сделав внушительный глоток, возвращаю ему «домашнее крепленое». Он забирает… но не пьет. Ставит рядом. — Я не пью, — ловит мой взгляд, засовывая в рот травинку. — Вообще.
Не пьет? Кнут?!
Человек, который, если верить слухам, вкачал в себя все, что горит, дымится и течет по венам?
А ведь если подумать, я не видела, чтобы он что-то пил. То есть, не смотрела специально, но со стаканом в руках не замечала.
— Ты чем-то болен?
— Почему сразу болен? Просто не пью. Разум должен быть чистым.
— А… — признаться, я ошарашена, и он замечает мое удивление.
— Да, я знаю, ты, наверное, думала, что я алкоголик и наркоман. Все так думают, я привык.
— Ну… если честно, ты даешь много поводов так о себе думать.
— Слухи — оружие массового поражения. Особенно если ты сам их распустил, — в свете луны его зубы сияют белоснежным неоном, а потом он перестает улыбаться, и моя неосознанная улыбка испаряется тоже. — Наша с Анрюхой мать пила. И это было… хреново. Лерка тебе не рассказывала? Вы же болтали о чем-то, — цепляется за меня взглядом, и я ежусь.
— Об этом — нет.
— А о чем она еще тебе не рассказала?
— Сказала, что вас воспитывала тетка, потому что ваша мама умерла, а отец… она не пояснила.
— А отца посадили, — подсказывает он, и я затыкаюсь, уткнувшись взглядом в водную гладь, которая уже не кажется почему-то безмятежной. — Да, вот такая у меня родословная, цветочек. Думаешь, был смысл оставаться нормальным, когда ты по умолчанию отброс? Да и когда ты ненормальный — жить проще, проверено.
— Лера сказала, что ты помогаешь им с Андреем, хотя по идее совершенно не обязан это делать. И вернуть долг ты ему помог. Так что не такой уж ты и ненормальный, Кнут, — ловлю его взгляд. Он не менее пристальный, чем был там, в воде, но он совсем другой… Я вижу его совсем другим. Здесь, в этой глуши, он не такой, как в городе. Там он словно бойцовский пес, готовый в любой момент вцепиться обидчику в глотку, а тут… он простой. И такой красивый.
Не красивее Кирилла — красота Кира можно сказать даже каноническая: высокие аристократические скулы, тонкий нос, широкий лоб. Красота Кнута совсем другая — несовершенная, но не менее притягательная, а наверное, даже более.
Ловлю себя на мысли, что впервые за весь вечер вспомнила о Кирилле. Он же наверняка тоже с ума сходит, я обещала ему перед сном позвонить. Перед сном… в груди щекочет. Я сегодня буду спать в одном доме с ним… О, Боже. Надеюсь, ни в одной постели.
Или… я надеюсь на обратное?
Засовываю ступни под одеяло и пытаюсь сбить себя с неуместной волны.
— А у тебя есть судимость?
— Есть, — честно отвечает он и, замахнувшись, кидает в реку подобранный где-то камень.
Есть…
Отец всегда говорит, что человек с судимостью априори не может быть хорошим. Судимость — это клеймо и не важно, за что тебя покарал закон. И я была с ним совершенно солидарна, до того как поняла, что у каждой медали две стороны.
— Сто восемнадцатая статья, — поясняет.
— Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности?
Он переводит на меня тяжелый взгляд и уголоки губ кривятся в недоброй ухмылке.
— По неосторожности… — скалится. — Я хотел убить этого урода. Но не добил — не дали.
И он сказал это так… он ни о чем не жалеет.
— А что он сделал? Ну, тот, кого ты…
— Напал на девушку в темном переулке.
— То есть, получается, ты хотел ее спасти?
— Странно, да? Конченый отброс района не такое уж дерьмо. Ты, наверное, в шоке, цветочек. Прости, что развенчал этот миф.
Признаться, да. Я в шоке. Выходит, он хотел спасти девушку и из-за этого провел какое-то время в тюрьме… Я чту закон, верю ему, но когда узнаешь о таких вот случаях, очень хочется этот закон перекроить.
— И сколько ты сидел?
— Я не сидел, дали условку, еще не закончилась. Поэтому я не мог палиться с тем ножом, никак. Лерка скоро родит, а Андрюхе операция предстоит, мне их бросать сейчас нельзя. У них больше никого нет, только я. Так что извини за ту выходку, но я точно знал, что у тебя искать они ничего не станут.
— Да ладно, проехали.
Опускаю глаза, но чувствую, как он на меня смотрит. Пристально, не смущаясь, даже не пытаясь скрывать своего откровенно мужского интереса.
В конце концов решаюсь поднять на него взгляд — и он по-прежнему не отводит свой. Наши взгляды — скрещенные шпаги и один должен уступить, иначе никак.
