Курт Хьюгсон. Маг, о достоинствах которого я уже много писала свыше. Это его первый аукцион. Он считает, жизнь — это игра. Ты или в ней, или вне. И закрытый аукцион — отличный способ быть в самом центре игры. Верю ли я Курту? Отчасти. Он говорил с улыбкой. Ставил акценты на нужных словах. Но в момент, когда мы обсуждали сам аукцион, пальцы его руки слегка дрогнули. Возможно, ему предстоит лично пройти через вторую часть. Скоро мы это узнаем.
Сэлвер Освальд. Наследник семьи Освальдов. Крупнейших добытчиков и разработчиков горного хрусталя. Они с сестрой приезжают на аукцион уже в четвертый раз. Покупают для удовольствия. Но в основном — их ставка на продажу. Горный хрусталь — материал мистический. Он многогранен. Семейство Освальдов вот уже много лет занято не только добычей, но и познанием секретов хрусталя. То, что они представят в этом году — будет ошеломительно. По крайней мере такими словами Сэлвер набивал себе цену.
— Но почему вы выбрали закрытый аукцион, а не ярмарку изобретений, проходящую каждый год в Серебряных Горах? — спросила я.
— На ярмарке — узнают все. О нас будут говорить. На аукционе — мы лишь подразним. О нас пойдет слух. Люди будут шептаться. Разве это не лучше? — подмигнул Сэлвер.
Не знаю, что они там изобрели, но могу сказать одно: Сэлвер Освальд — самонадеянный дурак. Кстати, со мной, похоже, согласна и его сестра. По крайней мере она все время разговора смотрела на брата так, будто хотела его прирезать. Надо будет завтра подружиться с Амандой.
Фредерик. Без фамилии. Самый темный тип всего аукциона. Его знают все, но о нем ничего не узнать. Когда Фредерик покинул нас, я спросила у Курта Хьюгсона, давно ли они знакомы. Ведь они там хорошо беседовали в начале аукциона… Но Курт ответил, будто он встретил Фредрика лишь вчера вечером на пути в поместье. Сэлвер тоже лишь скривил рожу: он, как очень богатый и очень надутый индюк, не переносил простолюдинов.
Мои догадки о Фредрике разнятся: он может быть старьевщиком — конкурентом Генри. А может и сторонним детективом. Нет, не тем, кого нанял Александр. Учитывая две смерти на предыдущих аукционах, детектива могли нанять родственники погибших. В этом случае мое дело печально: я не люблю конкуренцию.
Генри Соквел. Слепой наследник антикварной империи. Он уже три раза был на аукционе. И по нему видно, что аукцион он не выносит. Странное выражение отвращения промелькивало по его лицу, каждый раз, когда речь заходила непосредственно о деле. Отчего такая реакция? Надо будет копнуть глубже в его историю.
Оставались Ароны и Аманда. С последней я справлюсь завтра. Насчет Аронов — я не уверенна. Но я точно знаю, они на аукционе в первый раз, и потому за ними надо лишь наблюдать.
Я закончила свои записи, откинулась на стуле и закрыла глаза. Как раз в этот момент расслабления ко мне и постучали. Я нехотя открыла дверь. На пороге стоял Александр.
— Скажите, что пришли пожелать мне спокойной ночи, — взмолилась я.
Александр окинул меня взглядом полным…презрения (?) но сказал лишь:
— Нам пора работать. Пойдемте.
И он вывел меня из моей комнаты, где я так мечтала о заслуженном сне.
Глава 9
Вместе с Александром я поднялась на четвертый этаж дома. Здесь я еще не была. Все это место напоминало более чердак. Даже подниматься пришлось по приставной лестнице, через люк, расположенный в центре коридора.
Весь этаж состоял из темного квадратного коридора, освещаемого одним единственным факелом на стене, четырех дверей черного дерева, и огромных часов посредине.
Странно, но, несмотря на полную тишину на этаже, я совсем не слышала, как идут эти часы. А они были действительно очень большими.
Часы стояли на толстом деревянном постаменте, и представляли собой гигантский лунный шар, на котором и был закреплен часовой механизм. (По-моему слегка безвкусно, но я не хозяйка дома, и мое мнение не важно). По кругу луны было что-то написано серебряными буквами.
— Грехи ваши воздадутся вам, — прочел надпись Александр.
Вернее нет, он не прочел ее. Он произнес ее. Эту цитату Александр знал хорошо.
— Можно сказать, девиз нашего рода, — скривил он губы.
— Я думала, вы лишь следите за аукционом, — произнесла я.
— Я тоже так думал, — вздохнул Александр.
— А это что значит? — спросила я, указывая на небольшую надпись красным на постаменте под луной.
Александр подошел ближе. Надпись была на древнем языке гор, и скорее выцарапана, чем написана.
— Автограф архитектора дома, — вздохнул Александр.
— Длинновато.
— Да. Здесь написано «Лишь тьма сотрет ваш грех».
— Немного странный автограф, не так ли? — поежилась я.
— Ничуть, — ответил Александр, — Я ведь уже говорил: архитектору выкололи глаза.
Он подошел к самой крайней двери и подергал за ручку.
— Это и есть ваш план работы? — спросила я, — Дергать двери за ручки, в надежде, что они раскроются?
Александр ничего не ответил, и лишь подошел ко второй двери.
Я зевнула, но решила все же составить ему компанию.
— Так что это за комнаты? — спросила я.
— Первая: комната ночи, — ответил Александр.
— Очень понятно…
Он бросил на меня полный презрения взгляд, но пояснил.
— В этой комнате свершается сделка, если продается…хм… честь девушки.
Я чуть приподняла бровь.
— Да у вас тут бордель…
На секунду на лице Александра промелькнуло выражение, будто он хочет дать мне пощечину, но он устоял, его гнев сменился обычной усталостью, и Александр даже улыбнулся сквозь нее:
— Пожалуй, вы правы… А за этой дверью у нас пыточная, — продолжил он в порядке разговора.
Тут даже мои сонные глаза чуть не вылезли на лоб.
— Что значит «пыточная»?
— Ну в этой комнате собраны всякие необходимые приспособления… Скажем, если лотом является какая-нибудь часть тела, и новому хозяину надо ее забрать.
Меня чуть не вырвало.
Александр продолжал:
— За этой дверью, — он подергал ручку третей двери, — Воображариум.
— Нет, как пекарша, я что-то не понимаю, — посетовала я.
— В «воображариуме» проводятся самые разные наказания чести. Эта комната наделена особой магией, и в ней может происходить все, чего пожелает покупатель. Это, кстати, единственная комната, в которую допускаются все.
Я стояла, и не могла поверить тому, что говорил Александр.
— Что значит «допускаются все?»?
Александр вздохнул. У него был такой вид, будто он объясняет простейшее маленькому ребенку, но тот его никак не понимает.
