Наверное, лучше… Но как же ломает, словно душу на части рвет.
Ненавижу, как я всех их ненавижу...
Не поверю, никогда не поверю, что где-то ему будет лучше, чем со мной...
Все еще стою, когда даже Мирон, выкинув сигарету, забрался в автобус.
Он повезет нас во взрослую жизнь. Кто-то верит, что она лучше будет, а я считаю: не сдохнем в канаве и уже хорошо... После карцера, голодных ужинов, наказаний струей воды, этих детей, кажется, уже ничего не может напугать.
Кроме разве что одиночества. Вот его я особенно боюсь. Без Мити я добровольно и навсегда сажусь в тот самый карцер.
— Самойлова! Либо ты садишься в автобус, либо я оттащу тебя за волосы! — орет из окна водитель, от жары раскрасневшийся как помидор. Может он лопнет?
— Иду, — кричу так, словно вместо этих трёх букв стоят другие. Потом топаю до открытой дверцы заваленного пазика. Залезаю внутрь и сажусь на одно из свободных мест. Сегодня из одной тюрьмы в другую уезжает всего девять человек. И скольких ждет такая же тюрьма. Работа... Часть девушек уже ждут в притонах, а парней там, где пригодятся их воровские способности. Остаётся понять, чем я буду заниматься.
Но сначала надо вытащить брата. Того самого мальчика, которого я держала на руках, когда мама принесла его домой после роддома. Папа стоял рядом с огромным медведем. О, да, наконец он получил своё продолжение...
А я получила малыша, которой наконец стал мне другом в огромном, безликом особняке, в которым мы жили.
Я уже забыла, какой была та моя жизнь, но брата я не забуду никогда.
— Самойлова, — подсаживается Мирон, и мне ничего не остается, как посмотреть в его зеленые глаза. Слишком большие на худом лице. – Ты дура.
— Как мило.
— Иди в прокуратуру и пиши на Илону заявление.
Теперь мне стало слушать гораздо интереснее, но страх, что Митю уже сегодня повезут куда-то там, буквально захлестывает.
— И что сказать? Что она тебя домогалась? Ты не в ее вкусе, — говорю язвительно, но Мирон даже внимания не обращает.
— Тебе надо сочинить байку про нее и про насилие над твоим братом. Если они спустят на тормозах, идти в прессу.
Слушаю, вроде смысл слов понимаю, но волнует другое.
— Зачем ты мне это говоришь? Почему хочешь помочь?
— Ну, — он заправляет длинную прядь непонятного цвета за ухо. – Я думал, ты как все. Ждешь богатого папика…
«И он туда же», — думаю зло.
— И что тебя натолкнуло на эту мысль?
— Ну ты в зеркало себя давно видела?
— В отличие от тебя, смотрюсь каждый день, — огрызаюсь, смотря на его сальные патлы, а потом примерно прикидываю, сколько мы уже проехали, и станет ли водитель поворачивать назад.
Этот патлатый прав, надо идти и трезвонить о беззаконии, но все это я буду делать, когда брат будет рядом со мной.
Поэтому, повинуясь безумной идее, я резко хватаюсь за живот и оглушительно кричу.
Пазик ведет в сторону, а водитель, тормознув на обочине, орет, брюзжа и выпучивая глаза.
— Совсем одурела?! Че ты орешь?!
— Спазм... – говорю, выдавливая слезы и продолжая держаться за живот.
— Какой еще сарказм?
— Спазм! Больно мне! В туалет надо!
— Так вали уже… Еще не хватало мне салон загадить…
Салон, надо же…
Выхожу и, сгибаясь, бегу в лесок.
А большего и не требовалось. Засев за кустами, я жду, когда водитель перестанет ждать и уедет. Потому что меньше всего его волнует мое благополучие.
Через семь минут, как по расписанию, машина газует, а я преспокойно выхожу на дорогу. И застываю, заметив патлатого.
— Тебе чего? Только не говори, что у тебя тоже сарказм?
— У меня жизнь дерьмо, а у вас с пацаном есть благодетель. Так что мне очень хочется, чтобы золотым дождем полило и меня.
Вот же наглый придурок. Знал бы Митя, зачем он с ним возится.
— Даже если, как ты утверждаешь, — говорю я, подтягивая лямку рюкзака. – У нас есть благодетель. То зачем мне ты?
— А без меня ты Митьку не вытащишь. Или сдохнешь по дороге. Знаешь, что делают с одинокими красивыми девочками на дорогах? — поднимает он черные брови, а меня пробивает дрожь. Слышала я эти истории. – Рассказать?
— Не надо. Погнали. Надеюсь, ты хоть драться умеешь?
— Чего я только не умею, Саша на шоссе, ты еще влюбишься в меня.
— Скорее ад замерзнет, — фыркаю я, подстраиваясь под его широкий шаг.
Глава 3.
Зная, как часто Мирон шлялся вне приюта, ничего удивительного, что он знает все дырки в заборе.
Вот только меня оставляет караулить возле нее. А я бы и хотела возразить, но попадаться на глаза, когда, по сути, воруешь государственную собственность, не стоит. А Митя принадлежал государству, и, по сути, меня могли привлечь. Так что мне как можно быстрее нужно привлечь к ответственности государство в лице силиконовой «мамы».
Радует, что вечер еще не скоро, а нам не придется идти по шоссе в темноте. Там и при свете прогулка не слишком приятное занятие.
Слышу треск веток и шепот и, резко поднявшись, вдруг падаю, так что дыхание перехватывает. Меня сбивает с ног Митя, тут же сжимая в объятиях.
— Я знал! Знал, что ты меня не оставишь, сестренка!
— Брешешь, — усмехаюсь, потрепав его по голове, ощущая, как грудь сжимают рыдания.
— Вот только соплей разводить не надо, — грубо говорит Мирон.
Черт. А я уже и забыла про него.
— Мы не разводим. Мы вообще втроем лучшая команда, как люди Икс, — восторженно восклицает Митька, и в припрыжку бежит от забора в сторону густого леса, средь которых и прячется наш приют.
А я только фыркаю и хочу уже сказать малышу, ради какой меркантильной цели патлатый возился с братом. Но не успеваю открыть рот, как его закрывает ладонь. Опять эта ладонь, крупная с мозолями, что ощущаются губами. Сколько можно?
