— Если ты думаешь, что мы предложим тебе сделку вроде той, что получила твоя мать двадцать лет назад, когда ее взяли за наркоту и проституцию, ты ошибаешься.
Дэррин оскалил зубы в злобной ухмылке:
— Можете передать Макмастерсу, что его драгоценная дочка была шлюхой. Я трахал ее много раз. Неделями.
Ева обменялась взглядом с Пибоди.
— Неужели мы и вправду думали, что у этого кретина есть кое-какие мозги в голове?
— Да, мы так думали, а он доказал, что мы ошибались. Мы же точно установили, что сунуть свою жалкую макаронину в Дину он мог только при трех условиях: ему пришлось ее опоить, связать и изнасиловать.
— А чтобы поиметь его мамашу, ей надо было лишь заплатить.
— Заткнись, мать твою. Ни хрена ты не знаешь, — окрысился Дэррин.
— Ну, просвети меня, — попросила Ева. — Объясни мне, почему люди, принимавшие участие в аресте твоей матери и суде над ней в Нью-Йорке двадцать один год назад, виноваты в ее смерти в Чикаго девятнадцать лет назад? Помоги мне совершить этот скачок, Дэррин.
— Этот гребаный коп ее погубил. Он ее подставил.
— Макмастерс ее подставил?
— Подбросил ей наркоту, шантажировал ее, заставил заниматься с ним сексом, а это все равно что изнасиловать. А потом сказал, что она приставала на улице. Задницу свою прикрыть хотел. Моя мать могла облапошить кого угодно.
Ева изменила тон, подпустила в голос восхищения:
— Она умела мастырить документы.
— Она могла стать кем хотела, взять что хотела. Ну и что? Ни от кого не убыло.
— Как насчет людей, которых она облапошивала? Как насчет Винсента Паули?
— Да это все олухи. — Опять он пожал плечами. — Если они такие лопухи, значит, так им и надо. Винни? Он всегда был лопухом, вечно завидовал моему отцу, вечно шел вторым сортом. Моей матери надо было где-то отсидеться, пока она была беременна мной, а моего отца засадили в тюрьму. Она спала с этим тупицей только ради меня.
— Это она тебе так сказала?
— Она никогда об этом не говорила. Словом не обмолвилась. То, что с ней случилось… Это ее подкосило. Это отняло у нее жизнь еще до того, как копы ее подставили и отдали «Жеребцам» в Чикаго, чтобы те ее убили.
— Интересно. — Нахмурив лоб, Ева перелистала бумаги на столе. — Ничего этого в моем файле нет. Откуда ты все это взял?
— Отец мне все рассказал. Как они отняли у нее жизнь еще до того, как ее убили, как они разорвали нашу семью, потому что копы ее шантажировали, заставили на них работать.
— То есть… Ты хочешь сказать, что чикагская полиция шантажом заставила твою мать проникнуть в банду «Жеребцов»?
— Макмастерс ее подставил. Она была уже сама не своя, когда вышла из тюрьмы. И он это использовал. Он стакнулся с этой продажной судьихой, он заставил маму «стучать» для него, а не то пригрозил вернуть ее в тюрьму.
— Но ведь она была убита в Чикаго.
— Она пыталась от них скрыться, увезти меня, но он ее выследил и передал чикагским копам.
— Должно быть, он был просто одержим ею, раз пошел на все эти хлопоты?
— Моя мама была такая… незабываемая.
— И всю эту информацию тебе дал отец.
— Ему пришлось воспитывать меня одному, потому что они ее убили. Они ее унизили, заперли в камере, изнасиловали. Она была красавицей, а они ее убили.
— И она тебя любила, — вставила Пибоди с ноткой сочувствия в голосе. — Пожертвовала собой ради тебя.
— Она жила ради меня. Мы хорошо жили. Не играли по чужим правилам. — Дэррин положил скованные руки на стол и стиснул кулаки. — Она была свободна, и она была прекрасна. Вот почему Макмастерс хотел ее заполучить, вот почему он ее изнасиловал. А потом ему пришлось прикрывать себя, замазывать свои делишки. Они велели этой суке забрать меня из дому.
— Джейни Робинс.
— Она тоже сидела в кармане у Макмастерса, как и все они. Они хотели разлучить меня с отцом, но он боролся, чтобы получить меня назад, и он победил. Он обещал маме, что позаботится обо мне.
— А начальница Робинс, прокурор, судья, все остальные?
Опять его лицо стало холодным и замкнутым.
— Они все виноваты так или иначе.
— Значит, вы с отцом разработали план, как отомстить за мать, как заставить страдать тех, кто причинил ей зло.
— А что, им должно было сойти с рук? С какой стати? У меня отняли семью, а у них должна быть семья? У нее отняли жизнь, а они должны были жить?
— Значит, это твой отец — Вэнс Паули — выбрал порядок. Он выбрал Дину первой жертвой.
— Мы вместе решили. Мы — команда, мы всегда были командой.
— Значит, он мог вести слежку за одной из жертв, добывать сведения, пока ты обрабатывал другую. Весьма эффективно.
— Мы — команда, — повторил Дэррин. — Мы всегда были командой.
— Плюс он мог съездить в Колорадо и все разузнать о прокуроре, пока ты здесь обрабатывал Дину. А почему он решил, что ты убьешь сестру, а не мать, например?
— Ради всего святого, сестра живет в Нью-Джерси! Элементарная география.
— Стало быть, там предварительную слежку провел он, верно? До первого контакта.
— Я же сказал, что мы — команда! Полевую и электронную работу начинал он, он собирал данные, а потом я… — Лицо Дэррина напряглось. — Больше я ничего не скажу об отце.
— Прекрасно. Давай защищай его, как твоя мать его защищала. Ты потонешь, а он уйдет на все четыре. Дежавю. В смысле, все это уже было. Только ты сядешь не на полтора года, как твоя мать. Ты будешь отбывать два пожизненных без права на условно-досрочное плюс еще двадцать пять за покушение на миссис Мимото.
— Долгий срок, — заметила Пибоди, — когда садишься таким молодым. А знаешь, Даллас, держу пари, у Вэнса заготовлено алиби для себя на каждый раз, как парень ходил на убийство. Это его почерк.
— Да нам-то какая разница? — пожала плечами Ева. — Старик, он же без яиц. Крупную рыбу мы поймали, а этот слизняк пусть барахтается на берегу сам.
— Если ты думаешь, что я сдам вам отца, ты совсем сбрендила. И вы его никогда не найдете.
— Плевать я на это хотела. У меня есть ты, Дэррин, и это все, что мне нужно. Ты молод, уже одного этого довольно, чтоб я спела и сплясала от радости. Ведь это значит, что ты лет сто проведешь в бетонном мешке на куске скалы далеко от Земли. И у тебя будет много, очень много времени подумать, сообразить, как тебя поимели.
— Думаешь, напугала? Дело того стоило. Стоило посмотреть на Макмастерса, когда он смотрел на свою доченьку в гробу. А теперь даже лучше, потому что теперь он знает — почему. Он будет знать — каждую минуту, пока дышит, — что убил свою дочь в тот день, когда убил мою мать.
