* * *
Фигура «железного канцлера» в этот период весьма неоднозначно воспринималась в германском обществе. Для одних — таких было меньшинство — он являлся чудовищем, нарушителем установленных порядков, гонителем истинной веры или прислужником эксплуататоров. Однако для большинства немцев Бисмарк являлся безусловно положительным героем. Бисмарк еще не стал тем символом германского единства, каким окажется в ХХ столетии. Однако его популярность была весьма велика. Германские университеты один за другим избирали его почетным доктором, а города — почетным гражданином. В его честь продолжали называть все, что только можно — от улиц до селедки. Художники рисовали его портреты, множество людей присылали ему подарки ко дню рождения.
Бисмарк прекрасно умел использовать эту популярность, однако не предпринимал никаких усилий для ее увеличения и в целом относился к ней равнодушно. Он был честолюбив, однако не тщеславен. Многочисленные почести порой даже раздражали его. Известна история о том, что, получив после победы над Францией звание генерал-лейтенанта, он раздраженно спросил: «Ну и что я могу на него купить?»
[480] Ему совершенно не нравилось ощущать себя живым памятником, и он частенько жаловался на то, что даже на одном из его любимых курортов, в Киссингене, вокруг него постоянно собирается толпа почитателей и зевак.
По этой же причине он стремился избегать светских мероприятий. Бисмарк предпочитал общение, которое носило бы в первую очередь деловой характер. В своем берлинском доме он с 1869 года практически еженедельно устраивал «парламентские вечера», на которых приглашал депутатов. Здесь он умел быть радушным и гостеприимным хозяином. В спокойной, домашней обстановке обсуждались животрепещущие политические проблемы, принимались решения, которые затем становились предметом обсуждения в рейхстаге и прусской палате депутатов.
«Канцлер протягивал руку каждому вошедшему, а затем представлял гостя графине, стоявшей рядом, — вспоминал один из участников таких вечеров. — Поток гостей из первой комнаты, находившейся возле сада, направлялся в залы для приемов. Здесь им предлагалось пиво и „майское вино“; в танцевальном зале стояло множество маленьких столиков с холодными закусками. Канцлер переходил от одной группы гостей к другой, везде говорил что-нибудь веселое и охотно вступал в диалог»
[481].
Семейство Бисмарков по-прежнему обитало в служебной квартире, находившейся на верхнем этаже здания министерства иностранных дел. К дому на Вильгельмштрассе примыкал обширный сад, по которому «железный канцлер» любил прогуливаться. Старые деревья по-прежнему были для него лучшими собеседниками. Посетителей глава правительства принимал в небольшом, скромно обставленном кабинете, главным предметом мебели в котором был огромный письменный стол. Простота и лаконичность обстановки, в которой работал крупнейший государственный деятель тогдашней Европы, поражала современников. По словам одного из посетителей, ни один французский префект не удовлетворился бы столь скромными условиями.
Возможно, поэтому в 1874 году от лица правительства было приобретено соседнее с министерством иностранных дел здание — дворец Радзивиллов, в котором имелись более приспособленные в первую очередь для больших приемов помещения. Спустя некоторое время, после масштабного ремонта, семейство Бисмарков перебралось туда. Однако и в этом здании помещения были лишены показной пышности. Та же скромность отличала внутреннее убранство принадлежавших «железному канцлеру» усадеб в Варцине и Фридрихсру. Мориц Буш, посетивший Варцин в 1877 году, вспоминал, что внутренности дома напоминают скорее дом зажиточного помещика, нежели замок титулованной особы.
Варцин, а затем и Фридрихсру по-прежнему играли большую роль в жизни главы правительства. Практически каждый год он проводил в своих имениях по несколько месяцев, объясняя это, в первую очередь, состоянием своего здоровья. По некоторым подсчетам, за 23 года своего пребывания в должности канцлера сначала Северогерманского союза, а затем Германской империи он провел в поместьях в общей сложности девять лет. В политических кругах столицы это вызывало частые жалобы на сложность ведения дел в отсутствие Бисмарка, тем более что последний, как уже говорилось выше, категорически не желал иметь заместителя ни формального, ни фактического. Вопрос с заместителем был решен только в конце 1870-х годов в выгодном Бисмарку ключе.
«Железный канцлер» говорил, что связь между Берлином и провинцией функционирует бесперебойно, и он способен управлять имперской политикой из Варцина столь же успешно, как и из своего берлинского кабинета. Это было верно в том отношении, что плохое состояние здоровья затрудняло ему работу и в столице. В 1870-е годы ближайшим помощником Бисмарка стал его сын Герберт. Он фактически выполнял обязанности личного секретаря отца, вел его переписку, когда канцлер находился в Варцине или на курорте. Часто в Варцин приезжали другие соратники Бисмарка, один из которых вспоминал: «Нигде не ощущаешь так, как здесь, как быстро проходят 24 часа. Мы поздно ложимся и поздно встаем. В девять часов приходит слуга с кофе; потом интенсивная работа до двенадцати. Затем второй завтрак, одновременно мы делаем канцлеру доклады, которые затягиваются до двух часов. После этого верховая прогулка до темноты; быстро переодеваемся для обеда (…) и с шести до восьми за столом. Всегда четыре перемены блюд с шампанским, столовым вином, портвейном. До девяти часов мы пьем кофе, курим трубки и сигары в салоне. Потом снова работа в комнате до полуночи, а после этого чай в салоне княгини — здесь мы иногда сидим еще часами, болтая, читая или слушая музыку»
[482]. Каждый день почта доставляла в Варцин груду документов — и значительный объем бумаг отправлялся встречным потоком в Берлин.
Постоянные отъезды «в деревню» имели для Бисмарка очень большое значение. Во-первых, они давали ему возможность не погрязнуть в решении тактических вопросов и в суматохе текущих дел. Во-вторых, они позволяли ему почувствовать себя сельским помещиком. «Железный канцлер», на самом деле, достаточно болезненно относился к тому, что Лотар Галл называет «постепенным растворением частной сферы в общественной жизни»
[483]. Политика была его всепоглощающей страстью, но поглощение происходило отнюдь не без сопротивления со стороны самого Бисмарка. Он любил играть со спасительной мыслью о том, что в любой момент может подать в отставку и уехать из суматошного Берлина. Прогулки по лесам, уединение в тиши комнат, инспекции окрестных полей — все это давало «железному канцлеру» возможность ощутить наличие своей приватной сферы, куда не было доступа политическим баталиям и интригам.
Как писал Христиан фон Кроков, «Бисмарк напоминал паромщика между двумя берегами. На одном берегу он находит прибежище в браке, семье и поместье, домашний уют и спокойствие сельской жизни. Однако его жажда деятельности и честолюбие не находят здесь выхода. С другого берега его манят деятельность, ответственность, взлеты и падения власти — и с этими приманками вновь вступает в противоречие стремление к уединению»
[484]. Это противоречие, в свою очередь, не могло не сказываться отрицательно на душевном состоянии и физическом здоровье Бисмарка.
