Наполеон III, стремясь воскресить лучшие времена правления своего пресловутого дяди, мечтал о новых территориальных приобретениях. И очень кстати здесь пришлась прусская инициатива тесного сотрудничества между двумя государствами, с которой Бисмарк выступил в конце февраля. Глава прусского правительства заигрывал с французским императором, туманно намекая на возможные территориальные компенсации. В любом случае, война между центральноевропейскими державами давала возможность половить рыбку в мутной воде.
«Было ясно, что император выступил на стороне Пруссии, — пишут современные западные исследователи. — Наполеон III даже надеялся в период между апрелем и июнем 1866 года заключить собственный союз с Пруссией»
[320]. Впрочем, этим надеждам не суждено было сбыться. В то же время французский император не хотел полной и убедительной победы Берлина. Он рассчитывал на длительную австро-прусскую войну, которая даст возможность Франции, выждав достаточное время, вмешаться в нужный момент. Это создавало для Бисмарка определенный риск и вынуждало делать ставку на молниеносную кампанию.
9 апреля Бисмарк сделал первый открытый шаг на пути к войне. В бундестаг было внесено предложение о созыве общегерманского парламента, сформированного на основе всеобщих и прямых выборов. Это был шаг, рассчитанный на германское общественное мнение и явный вызов, брошенный Вене. «Немецкий парламент поможет нам больше, чем целый армейский корпус» — полагал глава прусского правительства
[321]. Однако общественность реагировала весьма скептически — многие не доверяли Бисмарку и полагали, что речь идет о чистой демагогии. Один из берлинских сатирических журналов прокомментировал прусское предложение, заявив, что если министр-президент будет дальше продолжать в том же духе, то выпуск издания придется остановить, поскольку оно просто не сможет конкурировать с главой правительства по части сатиры и юмора.
Тем не менее, Бисмарк не сдавался. В мае он при посредничестве Теодора фон Бернгарди установил контакт с умеренными лидерами «Национального союза», которым не уставал подчеркивать общность их внешнеполитических задач. Однако шаг, направленный на формирование союза с национальным движением, не принес немедленного успеха. Зато вновь всполошились в Петербурге, где считали, что от прусской инициативы веет ненавистным революционным духом. В разгоравшемся конфликте симпатии многих представителей российской правящей элиты были явно не на стороне Пруссии.
Австрийский же ответ не заставил себя долго ждать. 26 апреля монархия Габсбургов фактически перечеркнула Гаштейнскую конвенцию, заявив о намерении передать вопрос будущего северных герцогств в сферу компетенции Германского Союза. Наполеон, предложивший 24 мая созвать европейский конгресс по данной проблеме и сумевший привлечь на свою сторону Лондон и Петербург, получил категорический отказ с австрийской стороны. Попытка братьев Габленц, один из которых находился на прусской, а второй на австрийской службе, выступить в роли посредников также провалилась. Компромисс был более невозможен.
12 июня был заключен тайный франко-австрийский договор, согласно которому Австрия в любом случае соглашалась уступить Венецию в обмен на нейтралитет Парижа, не возражала против создания на западе Германии зависимого от Франции государства и получала свободу компенсировать себя за счет Пруссии. Наполеон вел двойную игру, ободряя обоих противников и надеясь стать в их конфликте «третьим радующимся». Потребовалось все военное искусство прусской армии и дипломатическое искусство главы прусского правительства для того, чтобы этого в конечном итоге не произошло.
В этот период Бисмарку вновь пришлось столкнуться с массированным давлением как «справа», так и «слева». Эберхард Кольб даже полагает, что «весна 1866 года была самым трудным временем, которое когда-либо переживал закаленный в политических баталиях министр-президент»
[322]. Ему вторит и Лотар Галл, говорящий о том, что «в 1866 году он, несмотря на все умные расчеты, несмотря на все искусство и способность выжидать, рисковал всем, поставил все на карту в игре, в которой помимо искусства и умелого использования правил в решающий момент определяющую роль играли случай и удача»
[323].
Действительно, если внимательно посмотреть на развитие событий, то становится очевидным, что Бисмарк форсировал столкновение, не добившись одной из своих главных целей. Он не смог изобразить Австрию агрессором, более того, именно Пруссия выступила в роли возмутителя спокойствия, внеся на рассмотрение бундестага явно провокационное предложение. Это создало министру-президенту немалые сложности. Почему Бисмарк не стал терпеливо дожидаться более благоприятного момента, чтобы спровоцировать своего противника на агрессивные действия? Он испытывал полную уверенность в успехе? Стремился побыстрее завершить внутренний конфликт? Скорее всего, главную роль сыграли все же военные соображения. Составленный Мольтке план был рассчитан в первую очередь на то, чтобы использовать преимущество Пруссии в скорости мобилизации и развертывания армии. Для этого ни в коем случае нельзя было предоставить австрийцам инициативу и дать им время на подготовку. Именно поэтому глава правительства вел дело к войне, не обращая внимания на возникающие побочные эффекты. В конечном счете, все должны были решить пушки.
А побочные эффекты, действительно, имелись. Предстоящий конфликт с Австрией был непопулярен в германском обществе, тем более что на стороне дунайской монархии собирались выступить многие малые и средние государства Германского союза. Война между немецкими государствами рассматривалась многими как гражданская, наносящая серьезный ущерб общему делу. Как писал в своих воспоминаниях Дельбрюк, «вся страна была против войны. Либеральная партия обвиняла глубоко ненавидимое ею правительство в том, что оно без необходимости ведет дело к кровопролитию»
[324]. Хотя сессия ландтага была закрыта еще 22 февраля, и парламент не мог вмешаться в происходившее, имелись вещи более опасные, чем депутатская критика.
* * *
7 мая 1866 года, когда Бисмарк шел по берлинской улице Унтер-ден-Линден, возвращаясь из королевского дворца в министерство иностранных дел, в него с близкой дистанции выстрелил из револьвера студент Фердинанд Кохен-Блинд. Две пули были выпущены в спину главе правительства, еще три — в схватке, после того, как Бисмарк обернулся и схватил нападавшего. Последние два выстрела были сделаны в упор, когда Кохен-Блинд смог приставить дуло револьвера к телу своего противника. Именно они оказались наиболее опасными: сам Бисмарк в первые секунды считал, что с ним покончено. В реальности он отделался сравнительно легкими ранениями; осматривавший его медик заявил, что может объяснить это только вмешательством высших сил: «У меня нет иного объяснения, кроме того, что здесь действовала рука Господа»
[325]. В реальности все было проще: револьвер был не слишком хорошим, а министр оделся весьма тепло: под толстым пальто находились еще четыре предмета гардероба. Пули, потеряв значительную часть своей и без того невысокой начальной скорости, срикошетили от ребра.
