– Проверил.
Ну точно. Определенно что-то произошло. Или это до него запоздало дошло, что я, о боже, посмела опорочить имя его сладкой принцессы?
Это много бы мне объяснило.
– И как результаты? – спрашиваю скорей для проформы.
– Вынули две штуки, – получаю неожиданный ответ, – прослушку и GPS-маяк. Дешевые, но рабочие.
Потрясающе. Просто потрясающе. То есть она все-таки за ним следила. И прослушивала.
– И что такого интересного ты мог сказать в своей машине про меня до того, как нашли микрофон?
– Сейчас уже не припомню всего, – с легким раздражением откликается Ольшанский, – давай решать проблемы по ходу их поступления?
Сказать легко.
А я по причине возросшей в разы природной мнительности, доходящей до паранойи, уже успеваю спланировать еще одну резкую выписку, с исчезновением в закате.
– Адрес клиники я в машине не произносил ни разу, – хмуро роняет Ник, – на этот счет – расслабься, пожалуйста. Я, кстати, тебя слушаю. Что ты там хотела мне сказать про благотворительность?
О, точно, отвлеклась!
Мысленно себя одернула, кивнула на брошенную на спинку стула куртку.
– Хочу спросить, кем ты себя возомнил? Миллионером-плейбоем-филантропом?
Мы меряемся взглядами. Он пытается изобразить недоумение. Старается впрочем из рук вон плохо. Я покачиваю головой.
– Не ври мне Ольшанский, Артем мне уже довольно убедительно сообщил, что это не он мне дарил.
– А тебе кто-то подарил куртку? – его актерская игра местами походит на паясничанье. – А я думал, ты сама купила.
Поджимаю губы, леденея глазами.
Жду, пока он перебесится. А он почему-то никак не может. Умудряется, даже сидя на стуле, глядеть на меня недовольно.
– Надо же, как вы близки стали с Артемом Валерьевичем, – приторно улыбается Ник, – что, уже простила ему, что он тебя даже полчаса на обед не подождал, до того свербело?
– Не. Переводи. Стрелки! – повышаю голос. – Речь сейчас не о нем. О тебе, благодетель ты гребаный. О твоем завышенном самомнении. Хочешь побыть благородным спасителем – жертвуй на спасение амурских тигров. Ни я, ни мой ребенок в твоих подачках не нуждаемся.
– Надо же, – Ник цокает языком, ехидно щурится, – какая энергия. Какая убедительность. Просто экстаз! Сделаешь мне одолжение, ответишь на один вопрос, Энджи?
– Не сделаю.
– Ну и ладно, – он встает на ноги, резко сокращает между нами расстояние, смотрит на меня в упор, – все равно спрошу. Тебе не надоело врать, Эндж?
– Врать? – сердце взволнованно спотыкается. – В чем это, интересно?
– Ну вот хотя бы в этом твоем “мой ребенок”, – терпеливо поясняет Ник, – долго еще ты собираешься делать вид, что я не имею к твоей беременности никакого отношения?
Оп…
Я…
Хлопаю глазами.
Нет, это блеф. Блеф, как тогда, с документами, он просто пытается добиться от меня эмоций…
– Надо же, – Ник покачивает головой, все так же не спуская с меня своих недобрых глаз, – все твои мысли прямо на лбу. Синхронной строкой. Потрясающе. Не трать зря силы на вранье. Я не блефую.
Он ныряет ладонью во внутренний карман пиджака, достает оттуда сложенный вчетверо листок.
– Я сделал генетическую экспертизу, Энджи, – сообщает мне тоном палача, – и теперь точно знаю, что твой ребенок – не от ЭКО. А от меня.
Самое ужасное, что я могу сейчас – любоваться им тайком. Ощущать мурашки от его близости. Ощущать внутреннюю дрожь.
Господи, зачем ты принес ко мне Тимирязева с этими его дурацкими рассказами про скачки либидо у беременных?
Наслушалась. Поверила. Оно скакнуло. Класс. Очень вовремя, ага!
Со скептической миной забираю бумажку, раскрываю, смотрю.
Убеждаюсь, что лист действительно не пустой, заполнен какими-то буквами, циферками…
Ладно, не какими-то. Моя фамилия, фамилия Ника, больничный бланк.
Эй, а я думала, вот эти вот “99% вероятности отцовства” – это киношные штучки. А нет. Так на полном серьезе написала врач.
В голове проносятся возможные варианты отпирательства. Опровергнуть эту хрень можно, но… Честно говоря, не хочется.
– Ты подкупил местного врача? – я отрываю глаза от листа бумаги.
Валить или не валить, вот в чем вопрос!
– По датам смотри, – получаю спокойный ответ.
Ага. Нет. Все-таки перинатальный центр. Госбольницы – зло. Врачам там платят такой мизер, что мне даже неохота узнавать, насколько дешево меня продали.
– Сделана без моего согласия, – сминаю листок в руке, скатываю в шарик, – и раз так, никакой силы не имеет. И место ей вон там.
Метко попадаю в урну в дальнем углу палаты. Кто тут звезда офисного баскетбола? Ну, конечно, я, как вы могли сомневаться?!
Почему-то настроение – какое-то дикое, разъяренное и веселое. Я так боялась, что он узнает. Но вот он знает, и… Что? Ничего! Внутри меня поют свои песни дикие скрипки.
– Не волнуйся, сделаю официальный запрос через суд, – Ник пожимает плечами, будто я и не швырнула главное доказательство его отцовства в мусорку.
– Я тебя пошлю, – насмешливо предупреждаю, – ты ведь понимаешь? Далеко пошлю. За дальние леса, за далекие горы.
– Для суда твой отказ будет равносилен подтверждению факта отцовства, – парирует блестяще.
– Ух ты, подготовился, прежде чем пришел? – ехидничаю, задирая подбородок выше. – Так может, сразу будем вести переговоры через твоего адвоката? Он у тебя, кстати, симпатичный?
– Он женат, – шипит сквозь зубы Ник.
Все никак не пойму, с чего бы это? Я же для него имею примерно тот же градус сексуальности, что и офисное кресло. Удобно, комфортно, функционально. Ну, эстетично, быть может.
Или что, привыкла попа к креслу? Ну так сам меня на помойку выкинул, нефиг теперь беситься, что я оттуда выбралась и смею стоять на витрине. Да, кому-то мои изгибы могут показаться сексуальными.
Для Ольшанского это откровение, что ли?
– Какая жалость, – поджимаю губы, – что ж, может, мне с моим повезет?
Горячие ладони падают на мои щеки. Сжимают их, будто медвежий капкан. И это – тактильный нокаут, удар ниже пояса, потому что у меня перехватывает дыхание от его близости.
Господи, да сгори ты уже в аду, Ольшанский!
– Прекрати, – он выдыхает это в опасной близости от моего лица, – прекрати паясничать. Ты. Носишь. Моего. Ребенка! И молчала об этом.
Где-то в углу моего сознания счастливо подвывает наивная дуреха. Она-то рада-радешенька, что слышит подобные предъявления. Нет, ну правда…
