Уитни отодвинулся от стола.
– Это зависит от точки зрения.
Ева ощутила растущее раздражение, но сдержалась.
– Если вы считаете мои действия неподобающими…
– А разве я так сказал? Хватит петушиться, Даллас. Я жду отчета.
– Личность убитого не установлена. Как уже установлено, он был убит цианистым калием, добавленным в вино, которое использовалось во время заупокойной службы по Гектору Ортицу. Это вино содержалось в запертом ящике, но к нему имели легкий доступ много людей. Чтобы свести это множество к минимуму, необходимо установить личность убитого, это ключевой фактор. С этой целью мы с моей напарницей опросили коллег и близких друзей убитого. При вскрытии судмедэксперт Моррис обнаружил следы профессионально удаленной татуировки, а также старых ножевых ранений и лицевой хирургии. Лаборатория восстановила рисунок татуировки. – Ева положила листок на стол Уитни. – Татуировка свидетельствует о принадлежности к банде… – начала она.
– «Солдадос». Я это помню. Я их помню. В свое время я сам соскребал с тротуаров то, что осталось от некоторых из них. Других мне удалось засадить за решетку. Их больше нет – вот уже десять лет как. Больше десяти. Это было еще до вас, лейтенант.
– Значит, вы знаете, что символизирует эта татуировка.
– Полноправный член, совершивший хотя бы одно убийство. Ваш неизвестный должен был чувствовать себя как дома в испанском Гарлеме.
– Да, сэр. Найденная мной в комнате убитого иконка была подарена некоему Лино. Мы пытаемся получить в церкви записи о крещениях. Я также считаю, что у него была близкая подруга или родственница, пережившая сексуальное насилие в детстве.
– А это из чего следует?
Ева быстро и кратко изложила свое мнение.
– Эти факторы указывают на то, что этот человек какое-то время провел за решеткой. Трудно поверить, что члена банды ни разу не арестовывали, что его отпечатки и ДНК не фигурируют в архивах. Но мы сняли с трупа и то, и другое, а совпадения так и не нашли.
Уитни тяжело вздохнул.
– Дела всех несовершеннолетних, которые были членами молодежных банд и при этом не были осуждены за правонарушения, караемые тюремным сроком, были уничтожены. Амнистия 2045 года, так называемый Акт о милосердии. В 2046 году он был отменен.
– Даже в этом случае, сэр, в архивах должны были остаться отпечатки и ДНК. Даже если уголовные досье зачищены.
– Не зачищены, лейтенант. Уничтожены. Нет досье на несовершеннолетних, не отсидевших срок. У тех, кто отсидел, досье опечатаны, но хотя бы помечены флажком. Я бы сказал, ваш убитый был несовершеннолетним, попавшимся как раз в период действия Акта о милосердии. Если он после этого не засветился в системе, вы не найдете его отпечатков и ДНК ни у нас, ни в архивах Интерпола.
«Надо же, какая досада», – думала Ева, возвращаясь к себе в убойный отдел. Какие-то добрые сердца озаботились судьбой уличных крыс и ничего лучше не придумали, как погладить по головке этих милых малолетних головорезов, торгующих наркотиками, проливающих кровь, насилующих девушек всей бандой, и сказать им: «Ступай с миром и больше не греши».
И теперь ей придется перерыть горы данных, возможно, имеющих отношение, чтобы обнаружить информацию, которая должна быть у нее под рукой.
У Лино была фамилия, и Ева была уверена, что его убийце она была известна. Но пока она не узнает, как его звали, он будет оставаться в морге под условным именем Джон Доу.
А ведь был же и настоящий Мигель Флорес. Надо опознать убитого, без этого нечего и надеяться найти Флореса, живого или мертвого. Конечно, он мертв, ее интуиция говорила об этом. Но это еще не значило, что его можно сбросить со счетов.
Чем больше она узнавала об убитом, тем больший интерес вызывал у нее и Мигель Флорес.
Ева остановилась у торгового автомата.
– Попробуй только подстроить мне какую-нибудь каверзу, – сердито буркнула она и ввела код. – Банку пепси, и можешь подавиться составом и калорийностью.
Автомат выплюнул банку и выдал музыкальную трель. Пока он выпевал текст про пищевую ценность пепси, Ева повернулась и быстрым шагом направилась прочь.
– Хоть от жажды помирай, только бы тебя не слышать, – пробормотала она на ходу и чуть не столкнулась с отцом Лопесом. – Извините.
– Это я виноват. Не знал, куда точно мне идти, вот и оказался здесь. Я у вас никогда раньше не был. Тут столько места…
– Плюс к тому еще и шумно и полно плохих парней. Чем я могу вам помочь?
– Я принес записи, которые вы просили.
– О! Спасибо. Я могла бы сама за ними заехать.
– Я… Честно говоря, мне хотелось развеяться немного, съездить в центр, – признался он. – Можете уделить мне минутку?
– Конечно. Мой кабинет – за углом. Э-э-э… Может, хотите чего-нибудь? – Ева протянула ему банку пепси, моля бога, чтобы он отказался. Ей не хотелось еще раз связываться с автоматом.
– Я с удовольствием выпил бы кофе. Я сам…
– У меня есть кофе в кабинете, – остановила его Ева, когда он шагнул к автомату.
Она провела его по коридору и вошла вместе с ним в загон, где Дженкинсон орал в телефон:
– Слушай ты, гребаная задница, хорек недоделанный, дашь наводку, получишь бабло. Я что, похож на идиота? Чем я тут, по-твоему, занимаюсь? Себя ублажаю? Смотри, к тебе нагряну, ты жизни не обрадуешься!
– Гм, – сказала Ева. – Рабочая обстановка. Извините.
– Вы забыли сказать, что здесь не только шумно и полно плохих парней, но и весьма живописно.
– Да, наверное, вы правы. Вам с чем кофе?
– Мне просто черный, спасибо. Лейтенант, я принес записи о крещениях.
– Да, вы так и сказали.
– И я собираюсь передать их вам.
– Да, все правильно.
– Я отдаю их вам без разрешения. Вышестоящих, – пояснил отец Лопес, когда Ева повернулась к нему с кружкой кофе. – Они, конечно, готовы сотрудничать со следствием, но опасаются отрицательной реакции, шумихи. Они сказали, что примут этот вопрос к рассмотрению. Но это часто означает…
– В день святого «никогда»? – догадалась Ева.
– Примерно. Я сам взял записи.
Ева протянула ему кружку.
– Значит, вы стали осведомителем. Кофе – достаточная плата?
Отец Лопес тихонько засмеялся.
– Да, спасибо. Мне нравился… Лино. Очень нравился. Я уважал его работу, мне нравился его энтузиазм. Я был в ответе за него. Я не смогу этого понять, не пойму, что мне делать, пока не узнаю, кем он был и почему сделал то, что сделал. Я должен вести свою паству. Я должен что-то отвечать, когда прихожане приходят ко мне, расстроенные и встревоженные. «Мы женаты перед Богом?» «Мой ребенок был крещен?» «Мои грехи отпущены?» И все потому, что этот человек выдавал себя за священника.
