Воистину надо было приехать на континент, чтобы осознать это. Именно здесь, увидев роскошь и величие католических храмов, она отчетливо поняла, что Бог – это одно, а Рим – это другое. В католических обрядах ей виделись фальшь и фарисейство. Однажды днем Зоэ пригласила ее на балкон, чтобы посмотреть на грандиозное шествие военных и духовных лиц. Грузный архиепископ в кружевах и батисте напомнил тогда Шарлотте воробья в оперении райской птицы, а немыслимо разодетые и разукрашенные девочки – вовсе не прислужниц Господа. Ей казалось, что цветы, позолота, блеск свечей и парчи отвлекают духовный взор человека от подлинного постижения сути Божьей. И когда Константин (а он, конечно, был верным католиком) как-то упрекнул ее в том, что она посещает все протестантские храмы Брюсселя без разбору – и англиканский, и лютеранский, и пресвитерианский, – она с жаром стала объяснять ему, что как раз и мечтает о единстве и общности их учения, о том, что ничто не препятствует им однажды слиться в великий священный союз, правда, почему-то не допуская туда при этом католиков. Он был так потрясен ее смелостью и горячностью, что даже не стал спорить. Истинная дочь англиканского священника, она ценила строгость и скромность протестантских обрядов и верность одному только Писанию. Шарлотта много думала об этом в Бельгии, ее неприязнь к католикам не исчезла и много позже – или тогда она еще более усилилась благодаря неприязни к мадам Эже? Так или иначе, в “Городке” она выскажется прямо: “Для блага человечества делается мало, еще менее для славы господней. Всюду смерть, и плач, и голод, отворяется кладезь бездны, и земля поражается язвою: а для чего? Чтобы духовенство могло гордо шагать во славе и величии, утверждая владычество безжалостного Молоха – „святой церкви“” (глава XXXIV “Яблоко раздора”).
И вот сейчас она стояла на пороге самого величественного и богатого католического храма Брюсселя – собора Святых Михаила и Гудулы. Колокола созывали прихожан на вечернюю молитву. Она вошла внутрь и отметила, что свет, льющийся сквозь витражи, окрашивал царивший в церкви полумрак не в золотистые, а в багряно-кровавые тона. После службы в соборе остались только те, кто готовился к исповеди. Шарлотта пошла было к выходу, но двери тщательно затворили прямо перед ней, и ей не оставалось ничего другого, как вернуться. Несколько женщин стояли на коленях и молились, одна из них сказала Шарлотте: “Ступайте вы, я еще не совсем готова”. Священник, сидевший в исповедальне, даже не взглянул на нее сквозь решетчатое деревянное окно, а только приблизил к нему ухо. Однако первые же ее слова заставили его повернуться:
– Святой отец, я протестантка.
– Вы совершили тяжкий грех или преступление?
– Я думаю, да.
– Говорите.
– Я уже несколько недель совершенно одна и не слышала ни слова участия. Я изнемогаю под тяжестью переживаний, разрывающих мое сердце, но не могу избавиться от них.
– Что это за переживания? Это чувство вины перед близкими или преступная, недозволенная любовь?
– Я думаю, второе.
– Вы переступили черту и отдали душу дьяволу?
– Я думаю, нет, святой отец.
– Что ж, праведники велели кающимся грешникам приблизиться к Царству Божию путем самоотречения и добрых дел. Если бы вы принадлежали к нашей вере, я помог бы вам больше: протестантство слишком холодно и сухо для такой пылкой натуры, как ваша. Вам же скажу лишь, что подобным натурам этот мир не может принести успокоения. Никогда.
Покинув храм, Шарлотта почувствовала, что боль ее нисколько не уменьшилась, но – слава богу! – к ней вернулось ясное осознание того, где она и что с ней происходит. На другой день, 2 сентября, она написала подробное письмо Эмили, спокойно заметив, что почти половина каникул прошла и она пережила одиночество лучше, чем ожидала. Она подробно и бесстрастно описала свою исповедь в католическом храме, охарактеризовав ее как an odd whim – странную блажь, и попросила ничего не рассказывать об этом происшествии отцу. Он может не понять, что это только каприз, и подумает еще, что она решила перейти в католичество! В то время как это абсолютно невозможно. И только спустя десять лет на страницах своего знаменитого романа, повествующего о судьбе англичанки и протестантки Люси Сноу в Брюсселе, она приоткроет завесу тайны над этим, может быть, самым горьким и мучительным эпизодом своей жизни.
Успокоенная, она вернулась на рю Изабель. И поняла, что по-прежнему хочет только одного: чтобы он вернулся в город.
Глава 11
Все кончено
В самом конце каникул Шарлотта неожиданно для себя увидела королеву Викторию. Семья Бронте не отличалась повышенным интересом к королевским особам, поэтому, не окажись она в Бельгии в сентябре 1843-го, ее очной встречи с действующим английским монархом могло бы и не произойти. Тем летом двадцатичетырехлетняя Виктория, счастливая мать уже трех детей и жена обожаемого ею принца Альберта, отправилась в свое первое зарубежное путешествие. Чета была приглашена в качестве почетных гостей королем Франции Луи-Филиппом, а уговорила Викторию принять это приглашение Луиза, жена бельгийского короля Леопольда и дочь Луи-Филиппа. Визит во французскую Нормандию, хотя и был непростым (здесь не слишком жаловали англичан: во время войн между Францией и Англией городок Ле-Трепор, куда прибыла королевская яхта, два или три раза сжигали дотла), прошел удачно. Как и Шарлотта, Виктория первый раз в жизни побывала в католической церкви, охарактеризовав этот визит одним словом: “Прелесть!” После Нормандии она ненадолго вернулась в Брайтон повидаться с детьми, и уже 12 сентября отбыла в бельгийский Остенд. В Бельгии посетила Брюгге, Гент, Брюссель и Антверпен, переезжая из города в город в открытой коляске рядом с Леопольдом. (К сожалению, самой Шарлотте не довелось увидеть ни знаменитый гентский алтарь, ни базилику Святой Крови Христовой в Брюгге. Еще в самом начале их дружбы Константин обещал ей показать эти места, но слова своего не сдержал.) Королева Виктория не была щеголихой, и леди Каннинг из ее свиты со стыдом отмечала: “Во время своего пребывания в Генте она выглядела просто ужасающе, ее шляпки скорее подошли бы семидесятилетней старухе, а из-под ее кисейного платья выглядывала нижняя юбка розового цвета”. Как и следовало ожидать, Шарлотте такая небрежность в одежде как раз понравилась. Вместе со всеми 18 сентября она пошла на рю Рояль поглазеть на молодую королеву и только 1 декабря, в ответ на просьбу Эмили, описала этот эпизод: “Ты спрашивала о визите королевы Виктории в Брюссель. Я видела ее буквально одно мгновение, когда она проезжала по рю Рояль в карете в окружении шести солдат. Она смеялась и оживленно разговаривала. Внешне она полновата, жизнерадостна, одета без затей, в ней не заметно чванства и претенциозности. Говорят, что она воодушевила двор короля Леопольда, обычно мрачный, как сектантская молельня”. И зачем только Шарлотта сделала любимого героя своих ангрийских повестей герцогом? Она была бесконечно далека от этого мира, и он ее нисколько не интересовал. Бедно одетые и не слишком красивые гувернантки – вот кто скоро принесет ей мировую славу.
Наконец из Бланкенберга вернулось посвежевшее и поздоровевшее семейство Эже. Девочки снова заполнили дортуары, и отлаженный механизм жизни в пансионе заработал с прежней силой. Константин все дни проводил в лицее для мальчиков, а Шарлотта с нетерпением ждала известия о том, когда возобновятся их уроки немецкого. Считалось, что французским она уже овладела в полной мере, но для открытия школы в Англии надо было знать как минимум два иностранных языка. Так, во всяком случае, она писала родным, хотя когда вспоминала бледные личики дочек своих соседей, их неловкие манеры и страх перед взрослыми, их потертые платьица и руки в цыпках – от постоянного холода, а у кого-то и от работы по дому, – то уже не была в этом столь уверена. Сейчас она как раз перечитывала письмо Мэри, в котором та убеждала ее немедленно уехать: куда угодно, в Англию или любую другую страну на континенте, иначе потом она просто не сможет этого сделать. Мэри определенно не зря перед своей смертью уничтожила все письма Шарлотты: скорее всего, она единственная знала подлинную историю отношений своей подруги и ее учителя. Нет, нет, я не готова уехать, я еще не уверена, подумала Шарлотта и с удивлением увидела, что к ней направляется, переваливаясь уточкой, округлившаяся мадам Эже. Из-за беременности она теперь редко покидала свои комнаты.
