– Я видела, видела, как их обвенчали! – Жюстина стояла в коридоре перед молельной, окруженная девочками и упивающаяся их вниманием. – Сначала их выловили такой огромной скобкой, а потом обвенчали, и все кричали.
– Что и где вы видели, мадемуазель Жюстина, расскажите нам, – улыбаясь попросила Зоэ.
– О, мадам, извините меня, мы все идем в молельную комнату.
– И все-таки, дорогая?
– Месье учитель и мадемуазель Шарлотта были так добры, что взяли меня утром на карнавал. Там все и случилось – их обвенчали.
– Не стоит говорить о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия, Жюстина. Все, что происходит на карнавале, происходит не вправду, понарошку.
– Тогда зачем это, мадам?
Зоэ не стала отвечать.
Уроки меж тем продолжались, и теперь уже и Шарлотта поняла, что Константин не столько хочет выучить английский, сколько просто провести с ней время наедине, тем более что месье Шапель исчез и больше не появлялся. “Мизантропия и хандра” (в письме брату она пишет, что это свойства ее характера) исчезали, когда Константин с искренним увлечением разбирал ее переводы с немецкого (речь о балладе Шиллера Der Taucher – “Ныряльщик”, ее в 1831 году перевел Жуковский и назвал “Кубок”) и с французского (элегия Мильвуа La Chute des feuilles – “Падение листьев”).
– Прекрасно, особенно Мильвуа. Над немецким еще надо работать, минимум год, я думаю, и вы овладеете им так же, как французским. Но почему все так мрачно, мадемуазель Шарлотта? Хотя и поэтично: ваш шиллеровский герой тонет от любви, а у автора, который взял за основу сюжет средневековой немецкой легенды, он погибает всего лишь от жадности. Больше юмора и трезвости, дорогая, а то читатель заснет над вашими опусами. Работайте над формой и старайтесь менять ритмы. Только не обижайтесь, прошу вас! А вот это хорошо: “Как призрак легкий, улетели златые дни весны моей!”
[14] Французы вам явно больше говорят.
Вечером она приходила в большой дортуар, смотрела на пустые кровати (девочки еще готовили домашние задания) и белые шторы на окнах и опять, как в Хауорте, в детстве, уходила в мир Ангрии. Там было уютно и, кажется, герцог Заморна уже отвечал ей взаимностью. Месье и мадам Эже она объяснила, что не появляется в общей гостиной после уроков потому, что не хочет нарушать их семейный покой. На самом деле ей невыносимо было видеть Константина в роли отца семейства, хотя он чаще читал или что-то писал за столом, чем играл с детьми.
* * *
…В самом начале ХХ века английский путешественник с изумлением обнаружит у брюссельского букиниста три рукописи, повествующие о жизни в Ангрии. Он уже прекрасно знал, кто писал об этой вымышленной стране, но не мог поверить, что перед ним подлинник – пожелтевшие от времени и помятые листы, исписанные бисерным почерком самой Шарлотты Бронте! Предположительно, они были написаны в 1834–1835 годах и являли собой редкий образчик каллиграфии и умения обращаться с чернилами. На крохотном листочке бумаги умещалось столько текста, что без лупы прочесть его было решительно невозможно. (Ответ на вопрос, почему все сестры писали таким мелким почерком, простой: они экономили на бумаге, которая тогда стоила недешево.) Дотошный англичанин потребовал увеличительное стекло и понял, что в его руки попало сокровище. Так и было: находка в пыльной лавке букиниста произвела сенсацию и значительно поправила его материальное положение. Он выручил бы еще больше лет на двадцать позже, когда весь читающий мир уже знал о существововании месье Эже, которому, собственно, и были подарены эти манускрипты и который вряд ли разобрал, да еще по-английски, о чем там речь.
* * *
21 апреля, в пятницу, как обычно, Шарлотта пришла на урок английского и протянула своему ученику три рукописных отрывка:
– Взгляните, месье. Это уже не devoirs… Это мои ангрийские повести. И простите мне мою дерзость и самонадеянность.
– Bonne petite amie, douce consolatrice! (Милый дружок, нежная утешительница!) Я знал, я был уверен, что такой момент настанет. Прочту со вниманием и буду честен.
Увы, мы никогда не узнаем, что сказал месье Эже по поводу еще довольно слабых, конечно, ангрийских повестей и почему он назвал свою ученицу утешительницей. В каком утешении он нуждался? Это был один из лучших уроков и лучших дней в жизни Шарлотты, да и не только ее, возможно, потому что, когда на пороге появилась мадемуазель Бланш и, пряча глаза, сказала, что месье срочно вызывают вниз, он резко ответил: “Уходите отсюда, живо” – и плотно закрыл дверь в классную комнату. О том, что это их последний урок, знала пока только Зоэ.
Глава 10
Мертвый сезон
– Мадемуазель Шарлотта, мне очень жаль, но месье Эже не сможет больше посещать занятия по английскому языку. Какое прекрасное утро, кажется, уже действительно наступила весна, – Зоэ открыла стеклянную дверь в сад, где молодую зелень освещало нежное рассветное солнце и вовсю щебетали птицы, и рассеянно посмотрела вдаль. – Он очень занят.
– Да, мадам, – Шарлотта тоже не смотрела на нее и изо всех сил старалась сохранить спокойное выражение лица. – Я могу идти?
– Конечно, ведь сейчас у вас занятия английским с младшими классами, не так ли? Постарайтесь увлечь девочек, чтобы мне опять не пришлось наводить порядок. О, это целое искусство – преподавать так, чтобы все работали и никто не отвлекался. Вам это тяжелее дается, чем написание своих собственных devoirs, правда? Но вы ведь теперь учительница, а не ученица и получаете жалованье.
– Да, я помню об этом, мадам, я постараюсь.
“Среди ста двадцати человек, которые обитают в этом доме, я могу назвать лишь одного или двух, кто заслуживает хотя бы взгляда… – писала она брату на другой день. – И это не моя излишняя разборчивость, нет, – это отсутствие у них хотя бы каких-нибудь достоинств – они не обладают ни интеллектом, ни воспитанностью, ни хорошими задатками от природы, ни доброжелательностью – они ничто. …Если я говорю горячо, так, как делала это в Роу-Хед, они думают, что я сумасшедшая. Никто из них не способен на страсть – они просто не знают, что это такое. Их холодная и липкая кровь не способна закипеть – они бесконечно фальшивы в отношениях друг с другом. Черный лебедь (the Black Swan) месье Эже – единственное исключение…”
И в это же самое время Патрик Бренуэлл пишет своему другу из Торп-Грин, где он уже несколько месяцев служит гувернером у сына четы Робинсон: “Я живу во дворце, завиваю волосы и душу свой носовой платок, как сквайр, – меня все обожают, а моя хозяйка чертовски влюблена в меня”. Далее он совсем не по-джентльменски спрашивает совета и даже просит проконсультироваться по этому поводу еще у двух их приятелей: что же ему делать, миссис Робинсон преследует его, постоянно дарит подарки, ее муж болен и истощен, а она жаждет любви.
