Больше всех обрадовалась встрече с сестрами Энн, которая наконец приехала в Хауорт. Она привезла хорошую новость: семейство Робинсон готово взять Патрика Бренуэлла в Торп-Грин гувернером к своему одиннадцатилетнему сыну Эдуарду. Причем на весьма неплохих условиях: они были наслышаны о его талантах. Лидия Робинсон видела в Лидсе портрет своей приятельницы миссис Кирби, сделанный Патриком. Жена местного землевладельца выглядела на нем образцом смирения и нравственности, достаточно было посмотреть на ее потухшие глаза и поджатые губы. Сама Лидия еще хранила следы былой красоты и думала о том, что ее портрет в столь же строгой викторианской манере выглядел бы несравнимо эффектнее. А платить за него не придется – ведь художник будет жить в доме.
Наконец наступило 25 декабря – день Рождества. Даже аскетичный дом пастора, не любившего праздничной суеты, преобразился: в окнах горели свечи, стол украшали листья омелы и плющ. Рождественский обед включал ростбиф, как это было принято в Йоркшире (птицу здесь не жаловали), и плам-пудинг, над которым уже давно колдовали Эмили и Табби. Это подобие горячего пирога, в который обязательно входили нутряной жир, белые хлебные крошки, изюм, чернослив и специи, полагалось готовить загодя, а при подаче на стол поливать ромом и поджигать. Охваченный пламенем и украшенный веточкой остролиста черный пудинг выглядел красиво, но на сегодняшний вкус был слишком жирным. Впрочем, в Хауорте его никогда не поджигали. Зато Табби тайком спрятала в него всякие мелочи – медное колечко, старую пуговицу, маленький крестик – предупредив домашних, чтобы ели осторожнее. Это была давняя традиция – гадать, что каждого ожидает в следующем году. Старая служанка так хотела, чтобы девочки нашли женихов, что положила в пудинг целых три колечка – они предвещали замужество. Шарлотта первой торжественно, под шутливые возгласы вынула что-то из своего кусочка на тарелке. Она была близорукой и поднесла свечу: на ладони лежала… мужская запонка от рубашки. Табби сослепу перепутала ее с пуговицей.
– Что это может значить? То, что тебе следовало родиться мужчиной? – неожиданно серьезно сказала Эмили.
– Или то, что ты весь год будешь стирать мужские рубашки? Помогать папе? Или, как сорока или ворона, польстишься на блестящую безделушку?
Все наконец развеселились. Колечки не достались никому – на следующее утро Табби грустно выковыривала их ложкой.
После Нового года в Хауорт приехала погостить Элен Насси. Она жила в крохотной деревушке Бирсталл в окрестностях Лидса (там и сейчас всего пара сотен жителей) и была двенадцатым ребенком в семье торговца тканями Джона Насси. Элен, будучи на год младше Шарлотты, успела за прошедшие со времени их обучения в Роу-Хед годы превратиться из веселой кудрявой девочки с широко расставленными глазами в спокойную незамужнюю женщину, полностью поглощенную проблемами своей многочисленной родни. Маленькие племянники занимали теперь все ее мысли и все ее время. Шарлотта будто специально выбрала таких разных подруг: Мэри Тейлор – огонь и страсть, вечное стремление куда-то вперед, и набожная, рассудительная и умеющая довольствоваться малым Элен. Она никогда не обижалась на шутки и подкалывания, и молодые Бронте дразнили ее: Патрик Бренуэлл смешно копировал ее деревенское произношение, а девочки намекали на недавнее увлечение братом Мэри. Погода наладилась, и они всей компанией подолгу гуляли, ходили за книгами в библиотеку в Китли. Несколько раз Шарлотта пыталась рассказать Элен о своем отношении к месье Эже, но так и не решилась: Мэри бы ее точно поняла, а объяснить Элен свой особый интерес к женатому мужчине, отцу многочисленного семейства и своему учителю, было невозможно.
“Это наваждение. Я думаю только о том, чтобы вернуться. И мне сейчас весело с ними только оттого, что я знаю: у меня есть будущее. Другое будущее. И я не хочу думать о том, каким именно оно будет, – я уеду, я опять переступлю порог дома на рю Изабель, весной там распустятся грушевые деревья и все будет покрыто белой пеной. И я увижу его. Смогу нечаянно дотронуться рукой до его черного сюртука, пропахшего сигарами. Увижу, как загораются его глаза, когда он цитирует по памяти Ламартина или де Виньи. Попрошу рассказать его о бельгийской революции – говорят, она началась в театре Ла Монне. И он сражался на баррикадах. Может быть, пойду вместе с ним и другими девочками в оперу, поеду на пикник. Ведь я не видела еще дворец в Лакене. И как я могу сказать Элен, что это и составляет содержание моей жизни сейчас, – она осудит. И будет права. А мне все равно – боже, я никогда такой не была, что со мной, помоги мне, нет, не надо, не помогай, мне так хорошо. Я будто только сейчас начала жить”.
Наступил 1843 год. В нем произойдет много разных событий. Умрет Роберт Саути – первый критик Шарлотты. Ганс Христиан Андерсен напишет своего знаменитого “Гадкого утенка”. Изобретут пишущую машинку: ее запатентует Чарлз Тербер. Тургенев познакомится с Полиной Виардо. В марте Николай I войдет во время мазурки на воскресный бал к наследнику со срочной депешей из Парижа и словами: “Седлайте коней, господа! Во Франции объявлена республика!” В Лондоне откроют пешеходный туннель под Темзой. А будущая знаменитая английская писательница Шарлотта Бронте переживет самую тяжелую любовную драму в своей жизни.
Но пока она еще стоит на перроне вокзала в Лидсе. Опять Лидс, опять вокзал, как будто и не прошло полутора месяцев. 27 января. Поезд в Лондон опаздывает уже на два часа, все ждут его, конечно, в помещении станции, но она не может усидеть на месте. Она меряет шагами перрон и почти с удовольствием подставляет лицо снежному вихрю. Она как эти белые хлопья, повинующиеся кому-то свыше и сейчас засыпающие все вокруг, – ее тоже влечет неведомая сила. Разве может снежинка устоять перед бурей? В Лондон она прибывает почти в полночь и вместо того, чтобы, извинившись за столь позднее появление, переночевать в “Чаптер кофе-хаус”, велит кучеру везти ее прямо на пристань. Он глядит на нее с нескрываемым изумлением, но едет и покорно ставит ее саквояж на дощатый настил возле воды. Глубокая зимняя ночь. Темза неспокойна, ее черные волны похожи на воды Стикса, по которым Харон вез в царство теней одинокую душу. Только он молчал, а лодочники, вылезшие на берег, отпускают соленые шуточки и таращат глаза. Худенькая девушка – в чем только душа держится – одна ночью на пристани. И не проститутка, нет, не похожа. Она выбирает одного, самого молчаливого, и просит отвезти ее на корабль “Граф Ливерпуля”, который утром должен отплыть в Остенд. В кромешной темноте они долго ищут его, крошечная шлюпка на веслах перебирается от одного судна к другому, пока наконец “Граф” не найден. Матрос отказывается принимать ее на борт ночью: нет, не положено, и только вышедший на палубу капитан проявляет милосердие и велит открыть каюту для дам. А если бы он был менее добрым или просто спал?
Шарлотта не думает об этом. Ноги у нее насквозь промокли, она закоченела. Но ей не холодно и не страшно. Она счастлива. Позже она напишет об этом: “Много раз в жизни мне приходилось, пребывая в гораздо более спокойной обстановке, чувствовать себя испуганной и несчастной. „Как это получается, – думала я, – что я полна бодрости и надежд, а должна бы испытывать уныние и страх?“”. В ту ночь она не чувствовала никаких угрызений совести и напрочь забыла сомнение в глазах родных и недоуменные вопросы знакомых: “Что, она бросает отца и опять едет учиться? Чему?”
