– Работать у вас, господин Савалли? – удивилась Елена.
– Да… – замялся тот. – Точнее в приюте, который мы с друзьями организовали.
– Ты организовал, Тородд. А нам, твоим друзьям, пришлось спонсировать твою очередную убыточную компанию. Ведь верно, госпожа Елена? Какую прибыль может принести приют для детей? Сами понимаете. Никакую. А есть эти дети любят много, да и одеться им тоже нужно. Так и тянут с нас эти детишки ежемесячно по двести серебряных драконов – сумасшедшие деньги!
– Эти деньги идут на благое дело, Кеган. Не понимаю, почему ты жалуешься.
Кеган всплеснул руками.
– Ну, друг, не всем так повезло с наследством, как тебе. Некоторым, таким, как мне или Викару со Спирусом, свое состояние пришлось зарабатывать, грызя землю и торгуя лепешками с нутом на базаре.
– Я тоже работаю, Кеган.
Но его друг махнул рукой на это замечание.
– Ой, перестань. Работает он. Ходишь по этим рыбацким лачужкам, за даром раздаешь лекарства, которые между прочим стоят приличных денег. А они тебе чего? Хорошо, если кулек тухлой рыбы всунут и то хорошо.
За этими разговором подъехали к базару.
– Благодарю вас, господа, что подвезли, – сказала Елена, спрыгивая на землю.
– Госпожа, вы подумаете над моим предложением? – спросил Савалли. – Работа в моем приюте и помощь няне Винделле. Это достойное место, несмотря на то, что сейчас наговорил Кеган.
– Соглашайтесь, госпожа Елена. Тогда, может, Тородд наконец-то начнет в этом приюте появляться, – заметил со смехом Кеган.
– Благодарю вас, господин Савалли. Но я боюсь, что вынуждена отказать. Работа в ткацкой мастерской меня вполне устраивает. Я не хотела бы ничего пока менять.
Она хотела уйти, как вдруг позади них послышался какой-то шум и грохот. Несколько вооруженных людей на лошадях стояли возле лавки старика-горшечника. В их в руках были заряженные арбалеты, из которых они нещадно палили по тарелкам, кувшинам, горшкам. Испуганный горшечник лишь стоял на коленях и, зажимая руками голову, молил:
– Смилуйтесь, господа! Смилуйтесь!
Но завывание старика, казалось, лишь забавляли разгоряченных пальбой всадников. Один из них, с чёрной окладистой бородкой вокруг рта и длинными вьющимися волосами подъехал к склонённому старику, едва не раздавив того под копытами своего коня.
– Мы много раз предупреждали тебя, горшечник! – крикнул он яростно,– ещё раз задержишь оплату налогов, тебе не поздоровиться! Вот и получай заслуженную кару!
– Помилуйте, господин Грегер! Я все выплачу, обещаю!
Мольба несчастного не произвела на всадников никакого впечатления, пустив ещё несколько стрел из арбалетов, они унеслись по улице.
Горшечник остался стоять на коленях и рыдать над разбитым имуществом.
– Госпожа Елена, давайте мы лучше отвезем вас домой, – сказал Савалли.
– Да, ходить по улицам, пока бушуют эти твари небезопасно, – согласился Кеган.
Елену потрясла разыгравшаяся только что сцена. Хотя она была уверена, что после многочисленных телесных наказаний, которые с регулярностью чинились перед ратушей, ее уже ничто не могло напугать. Она снова забралась в коляску и стала смотреть на старика-горшечника.
– Почему охранники мэра занимаются сбором налогов? – невольно вырвался у нее вопрос.
– А они чем только у нас не занимаются, – отвечал ставший серьезным Кеган, – если вдруг они попадутся у вас на пути, госпожа Елена, сделайте все, чтобы остаться для них незамеченной. Это люди без совести и чести. Не знающие пощады.
– Неужели ничего нельзя сделать? Пожаловаться?!
– Кому жаловаться? – усмехнулся Савалли. – Они–ближайшее окружение мэра, на него и работают.
– Но есть же и над мэром вышестоящие по должности.
– Да, префект Драго, с которым они регулярно ездят охотиться, и за чьим сыном замужем дочь мэра.
– Увы! Замкнутый круг! – резюмировал Кеган. – Помните ли вы нашего несчастного друга Васко Кассано? Отца Арлана.
Елена кивнула.
– Так вот, он же был одним из влиятельнейших купцов в Фарсале и Яссе. Водил дружбы со многими высокопоставленными чинами в столице. Он добился аудиенции с самим покойным императором Рагнаром, чтобы рассказать, как обстоят дела в нашем городе. Но буквально накануне поездки Васко в столицу, мэр каким-то образом прознал об этом, и нашего друга посадили в тюрьму, якобы за долги. За какие такие долги, никто не мог понять. Ведь он был богатейшим купцом. Но дело сделали так, что откуда ни возьмись на него стали свидетельствовать его же собственные поставщики и партнеры, обвиняя в огромных неуплатах, стали показывать выписки и расписки, подписанные якобы Кассано. И его засадили в тюрьму, обобрав до нитки, так что его сын Арлан, вынужден был искать срочно любую работу, чтобы выжить и продолжать бороться за освобождение отца. Викар помог ему, пристроив секретарем в мэрию. Должность у него там одна из самых последних, но все же, и у стен есть уши, и, работая там, Арлан приносит нам очень много ценной информации, из которой мы можем заключить, что воровство и гнилость мэра и префекта дошли до своей наивысшей точки. Они ничего и никого не боятся. Они абсолютно безнаказанно проворачивают самые мерзкие грязные дела. Присваивают деньги, что Империя выделяет из казны на строительство и ремонт дорог, мостов, закупку лекарств для больниц и здравниц. Все эти деньги идут в карман мэра, его дружков и префекта. Вот так, госпожа.
Елена тут вспомнила их въезд в Яссы. Чтобы просто проехать на лошади и повозке надо было заплатить огромную сумму, для многих неподъемную.
Заметив, что она молчит, Савалли внимательно посмотрел на неё.
– Вы задумались?
– Да.
– О чем же?
– О том, что слишком много несправедливости вокруг, и никто ничего не делает, никто не замечает, как бесправно и беззащитно простое население перед сильными мира сего. Что же может нам помочь?
– Только одно, госпожа,– ответил он глухо.
– И что же?
– Революция.
Глаза Елены расширились от страха при этом слове.
– Революция, господин Савалли?
Она посмотрела на Кегана. Лицо этого весельчака и балагура было необыкновенно серьезно.
– Да, Тородд, ты прав. Прав как никогда.
Глава 12 – Болезнь и Жестокость
Фарсала гудела. Как и боялся хозяин мануфактуры господин Гюль, собрание мастеров было воспринято мэром и его людьми весьма враждебно. Толпу быстро разогнали. Но к вечеру люди снова начали собираться возле ратуши, теперь уже семьями.
– Прогоните пришлых! – раздавалось требование.
– Прочь чумных!
– Пожалейте наших детей!
