— Мы опять отправились в море, — продолжил Денби, — Но на этот раз отошли недалеко. Меня словно что-то гнело, меня тянуло вернуться обратно, к Рику, я чувствовал, что должен защитить его… Хотя и не мог понять, от чего. Увы, не смотря на все мое рвение, я прибыл излишне поздно… — плечи рассказчика поникли, — Когда я сошел на берег, когда зашел в знакомый дом, я обнаружил старину Рика в полном одиночестве, обнимающего детей, со слезами на обветренном лице. Он рассказал мне, что не далее, как утром этого дня жену его, вышедшую на берег моря, вдруг захлестнула огромная волна и, не успел он опомниться, как берег опустел. Барракуда был отличным пловцом, он бросился за нею в воду, он пытался спасти ее, он звал, кричал до хрипоты… но все было напрасно. Тогда, обнимая детей, плача, он признался мне, что, возвращаясь на берег, среди грохота волн он услышал знакомый шипящий голос, повторяющий лишь одно слово. «Месть». Я понял, что дьявол вернулся, что проклятый мокой вновь решил взяться за Барракуду, и предложил ему снова подняться на корабль, забрав сыновей с собой, говорил, что на «Гиене»-то мы всяко удерем от этого чудовища… Рик был разбит, почти ничего не соображал и, должно быть, именно поэтому согласился. Он взошел на борт шхуны, он вновь занял свое место среди матросов, и команда встретила его радостными криками. Детей капитана матросы полюбили как собственных — они играли с малышами, они заботились о них, они оберегали их, и готовы были своими телами закрывать их от любой опасности. Мы с Риком, посовещавшись, решили не пугать пока суеверных моряков, и не сказали им всей правды, лишь сообщили, что дети могут подвергаться опасности, как и их отец. Матросы поклялись, что защитят их ценой жизни…
И вновь начались наши скитания по волнам. Мокой преследовал нас день ото дня, Барракуда говорил, что он явно стал сильнее, он чувствовал, что дьявол настигает его, но продолжал бороться, не желая вот так вот сдаваться. Это была бесконечная, сумасшедшая гонка, мы неслись наперегонки с самой смертью, а дьявол не желал отставать. Он ненавидел Барракуду, ненавидел его за то, что тот сумел вырваться из его лап, и не желал оставлять его на этом свете. Я часто видел, что капитан готов сдаться, видел это и радовался, что рядом с ним есть его сыновья — пожалуй, только они удерживали его на этом свете. Но понимал это и мокой… Однажды, в один страшный день, я вдруг увидел, что Рик сидит на бухте каната совершенно поникший и, ощущая, как холодеют руки, попытался приободрить его. Он вскинул голову… в глазах его стояли слезы. Он сказал, что дьявол забрал его сыновей, что они исчезли, просто исчезли из своих кроваток, а мокой, явившись ему, сказал, что не убьет их… что он забросит их вперед по временной ленте, так далеко, что никогда, никогда больше капитан не увидит своих детей, сказал, что они будут жить, не зная о своем отце и своей матери. Сказал, что так он проклинает мятежного Барракуду, что обречет его этим на вечные муки… Так он и поступил, ибо ничто не может быть более страшным проклятием для отца, чем потеря родных сыновей. Капитан рассказал мне об этом со слезами на глазах, а потом признался, что дьявол победил его. Что он сломлен и разбит, что он больше не будет противиться, ускользать от его атак, что он пойдет ко дну вместе со своим кораблем… Он попросил, было, меня велеть команде покинуть «Гиену», но один из матросов, случившийся поблизости, возразил. Он сказал, что за капитаном они все пойдут до конца, что все они прыгнут дьяволу в пасть, и команда подхватила это. Поднимался шторм, нависали над мачтами свинцовые тучи… — Денби вновь тяжело вздохнул, — Теперь уж я знаю, что это было предвестником его появления. Ветер крепчал, мачты гнулись, снасти пели — «Гиена» стонала, билась в агонии, но не сдавалась и шла вперед под всеми парусами. Тогда я увидел, как Барракуда ходит по кораблю, нежно гладя его по бортам и снастям, и понял, что он прощается со своей любимицей. Это было горькое зрелище. Едва он успел проститься с ней, как огромная волна захлестнула палубу. Первым смыло беднягу Зака, того самого, с которого все началось. Не знаю уж, выжил ли он… наверное, пошел ко дну, да хоть не видел этого ужаса.
— Судя по рассказам, Зак все-таки выжил, — Дерек, неуверенно подавший голос, испуганно покосился на своих друзей, — И рассказал о странствиях «Гиены» своим детям и внукам…
— Слава святым небесам за то, славный был парнишка, — старый боцман кивнул, возвращаясь к рассказу, — Из моря, из самых его недр, медленно поднялось то самое ужасное чудище, о котором говорил мне Барракуда. Я, да все мы смогли убедиться воочию, что это и в самом деле морской дьявол, пусть он и называл себя иначе. Я не знаю, откуда в тот миг у него взялась плоть — должно быть, он сумел провести какого-то бедолагу и использовал его в своих целях, — но он был ужасен в эти мгновения. От одного удара его лапы упала грот-мачта, от второго — появилась брешь в носовом отсеке… Я понимал, что это конец, я метался между матросами и велел им стрелять из пушек, я думал, мы сумеем одолеть его! Увы, его шкура оказалась слишком толста для наших ядер. Тогда я поднял голову и увидел капитана, замершего на мостике. Он вытянул вперед руку с револьвером и процедил, что жизнь свою продаст дорого… а это жуткое чудище расхохоталось в ответ, угрожая ему бессилием. Но здесь он просчитался! — старик широко улыбнулся, вновь расправляя плечи, — Он был не так-то уж прост, наш капитан, к тому же палец той руки, в которой он сжимал пистолет, был украшен кольцом! Он выстрелил — и попал точно в глаз морской твари, выбил его ей, наполовину ослепив! Увы, мокоя это разозлило еще больше… Из воды показался жуткий хвост с шипами, он бил им, бил лапами, кусал, рвал нашу шхуну на части, и матросы прыгали в воду, силясь спасти свои жизни. А он гонялся за ними, он глотал их, он пожирал их без жалости и сочувствия, забирая себе их жизни. Когда предо мною разверзлась его жуткая пасть, я не выдержал. Сердце мое сжалось, я взмолился к нему, я говорил о его силе, говорил, что Барракуда больше не станет у него на пути — я видел, как за мгновение до этого скрылся под водой обломок мостика, на котором продолжал стоять капитан, гордо поднявший голову, видел, как сверкнули прощальным блеском глаза гиены на его пальце. Я молил его о пощаде, я говорил, что хочу увидеть детей Барракуды еще хоть один раз… и он внял мне. Этот остров был создан его силой, ибо в те дни дьявол был воистину силен, и жизнь моя была продлена его силою. Он не дает мне ни пищи, ни воды, он обрек меня перебиваться здесь кое-как в одиночку, не позволяя умереть до срока. Прежде он появлялся, смеялся надо мною, все больше в облике тени, но теперь уж я давно не видел его. Остров надежно скрыт со всех глаз, я порою вижу вдали огромные, странные корабли, которые придумали люди, но даже не пытаюсь их звать — они не видят ни острова, ни меня. Вас, сынки, привело сюда само провидение! Голоса… голоса, что ты слышал, Доминик, должно быть, были голосами тех матросов, что были погублены безжалостным мокоем, они звали тебя сюда, ко мне, дабы я мог хоть раз увидеть вас воочию. Вас обоих — детей капитана Рика Барракуды, уже таких взрослых и сильных. Скажи мне… скажи, Ричард, оказался ли твой отец прав, давая тебе имя? Ты являешься опорой своему брату?
— Бесспорно, — ответ последовал вовсе не от задумчивого капитана Конте, а от его старшего брата. Дик, встрепенувшись от звука его голоса, немного нахмурился, обращая вновь взгляд на рассказчика.
