– Сокращение от «Nota bene». Латынь. Значит: «Обрати внимание». Я не смел с ним спорить. И никто не смел. Ну, то есть все знали, что он меня бьет, но ведь многие родители бьют своих детей.
– Это не то же самое, так? – прошептал Артем.
Ган помедлил, а потом кивнул. Ему становилось легче – чем дальше он говорил. И в самом деле, какое значение все это имело теперь? Артем прав. Они оба даже не знают, сумеют ли вернуться.
– Да, он умел причинять боль. Но я знал, что он меня не покалечит. Каждый раз, когда он наказывал меня, он наказывал с умом. Если резал – потом всегда обрабатывал рану, делал перевязку. Следил, чтобы все хорошо заживало. Говорил, что шрамы – это летопись проступков. Считал, что они помогают запоминать.
Лицо Артема подозрительно позеленело.
– Так что у него были правила. Принципы. Он выполнял обещания. Его логика всегда была извращенной – но, если знать ее… можно было предсказать его следующий шаг. И в какой-то момент я стал его понимать. Наверное, тогда мама начала смотреть на меня так. Так, как будто я – продолжение его. Как будто я больше не имею к ней отношения. – Теперь слова лились стремительным потоком, принося облегчение, и Ган говорил все быстрее, повторяясь и пристально глядя в костер.
– Когда я вернулся в тот день, ее уже не стало. Тогда я впервые набросился на него. Он даже не стал меня наказывать – просто врезал один раз так, что в ушах зазвенело, и спросил: «Ну что, успокоился?» – Ган повел плечами, как будто отгоняя наваждение, – он почти слышал этот голос. – Да… Потом он сказал, что я должен быть благодарным. Что мне не стоило видеть того, что с ней было. И что он обо мне позаботился.
– И вы остались вдвоем, – прошептал Артем.
Ган кивнул.
– Да. Оказалось, что при ней он сдерживался. К тому же его характер портился. Он стал недоверчив, его юмор – а он всегда обладал довольно-таки извращенным чувством юмора – еще чернее. Он и раньше действовал жестоко, но со временем, казалось, контролировал себя все хуже. Мы осели на одном месте, у нас было все для того, чтобы наладить хорошую жизнь. Плодородная земля… Рядом с поселением – река. Много крепких домов еще со старых времен. Каменная кладка… Надежные стены… Река разветвлялась… – Ган поймал себя на том, что увлекается: воспоминания об Агано согрели его, как будто не было тех, других, воспоминаний. – Я лучше нарисую… Вот так. На два рукава. Вот. И здесь, и здесь были очень хорошие места для других поселений. У правого – старая мельница. Здесь – каменная церковь. Из нее получился бы отличный склад… Можно было создавать новую цивилизацию! Но дядя как будто не хотел этого замечать. К нам часто пытались прибиться новые люди, но он никому не доверял и принимал кого-то редко. Даже я уже не мог понять, по каким критериям он делал выбор. Его интересовало оружие, боевая мощь, он любил стравливать людей друг с другом – говорил, это делает их сильнее… Его вообще не волновало развитие. Хватает, чтобы пережить зиму, – и ладно. Так не могло продолжаться.
Ган поймал взгляд Артема и улыбнулся – и невеселой была эта улыбка.
– Ты уже понял, что произошло, Артем. Хотелось бы мне сказать, что это случилось по какой-то благородной, возвышенной причине. Например, из-за любви. Скажем, он бы пытался помешать мне быть с возлюбленной. Или – тоже драматично – пытался бы ее у меня увести. Но нет. Когда у меня появилась девушка, я все еще был… его. Она меня жалела, знаешь. – Ган неприятно усмехнулся. – Собственно, она была единственной, кто знал. Это вышло случайно. Наткнулась на нас в лесу, когда он меня резал. Все остальные считали, что я – его любимец. Считали, что я ему предан. Даже Тоша думал так до поры до времени. Но не она. Она знала, что я его ненавижу. Север знал, что она знает. Но он был не против нее – вот что странно. Когда он увидел нас вдвоем, я был готов драться с ним насмерть, если он… – Бутылка в руках задрожала – совсем чуть-чуть. Не стоило вспоминать Вету. Это было уже слишком. – Но он… обрадовался. Сказал, она мне подходит. Чтобы научиться терять. Он не воспринимал ее как угрозу. Считал, что я продолжу его слушаться.
– Но она… – Артем нервно сглотнул. – Это она сказала тебе… ну… сделать то, что ты сделал?
– Вета? – Ган усмехнулся. – Ну что ты, Арте.
Золотые волосы – у мамы были такие же. Огромные глаза – в них как будто плыли облака. И улыбка – улыбка ребенка. Ган прикрыл глаза и заставил ее исчезнуть – потому что, останься она с ним, он не сумел бы продолжать.
– Просто в какой-то момент я понял, что не могу больше это терпеть. Он издевался надо мной реже, чем в детстве, – знал, что я могу дать отпор, играл в игру «мы теперь на равных», но время от времени все равно срывался. Мне до смерти надоело наблюдать, как он гробит все то, что мы могли бы сделать. Как он отпугивает людей. Как разрушает все, что просто так попадает ему в руки. И я не мог больше позволять ему… Я делал все так, как он учил, и через какое-то время склонил на свою сторону многих – особенно молодых. С какого-то момента все его промахи были мне на руку. Об этом не говорили – но я знал, что многие хотели бы, чтобы я занял его место. Нужен был просто толчок. Все, что было у него под контролем, рухнуло бы как карточный домик. Он был слишком уверен в себе. И во мне. – Ган снова невесело улыбнулся. – Уверен, что хочешь услышать конец истории? Глупый вопрос. Конечно, хочешь. Все любят страшные сказки.
– Не надо, – поспешно сказал Артем. – Правда. Не надо. Я и так понял… И, ну… это твое дело. И… прости.
Он поспешно принял у Гана из рук бутыль, в которой оставалось теперь сильно меньше половины.
– Мне не нужны твои извинения, Артем. Раз ты спросил – тебе придется меня дослушать. Я мог бы попробовать подставить его… Заманить в ловушку. Не рисковать. Но я хотел убить его сам. Сделать это один. Хотел, чтобы ему было больно и страшно, чтобы он умолял меня о пощаде.
Пламя утихло, и Ган тоже заговорил тише, бессильно уронив руки на колени.
– То, что между нами случилось, не назовешь боем чести, о котором менестрели славного Аганского княжества могли бы сложить высокие песни. Мы с ним были вдвоем. Я спровоцировал его, а с тех пор, как я стал взрослым, он никогда не наказывал меня при посторонних. Место было безлюдное. За несколько недель до этого я начал распускать слухи о том, что Север и я ведем переговоры с группой чужаков, которые хотят к нам присоединиться.
Ган вдруг заметил, что руки у Артема дрожат. Что ж, он всегда был хорошим рассказчиком.
– Не кори себя. Рано или поздно для любой истории наступает момент, когда она должна быть рассказана… И тогда остановить ее на середине уже невозможно. – Ган снова протянул руки к огню, обжигая пальцы. – Он чуть меня не убил. Он всегда был очень, очень силен… И даже то, что я бросился на него со спины, – и то, что он не был готов, не дало мне большого преимущества. Мы были на втором этаже дома – развалюхи в лесу. Если бы пол не прогнил… думаю, это я мог остаться там, а не он. Но мне было уже плевать. Я хотел, чтобы его не было. Хотел никогда больше его не видеть. Хотел освободиться.
