– Ты так заговорил после того, как Дайна сходила с тобой в лесок? – Это заставило Артема заткнуться, но Гану было мало – от гнева голова стала пустой и легкой. – Хочешь пооткровенничать? Давай. Рассказать о том, как легко мне все доставалось? Или о том, откуда эти шрамы? Знаешь, большая удача – всего одна история ответит сразу на два вопроса. Сэкономим время.
– Я… – Кажется, теперь Артем испугался, но Гана это не остановило. В Агано никто не посмел бы говорить с ним так, и уже давно он не чувствовал такой злости – освобождающей, пьянящей. Смешно – кто такой этот мальчишка, чтобы на него злиться? Но его слова – и воспоминания о Кае, о ее пальцах на его груди и боках и о том, как он ей не ответил, – все это вместе затронуло в нем что-то, что теперь он и сам не смог бы унять.
– Твоя взяла, братец. Спроси меня.
– Слушай, я…
– Я сказал, спроси. – Кажется, теперь он и вправду был готов врезать Артему – и тот это почувствовал. Нервно сглотнул, отодвинулся подальше:
– Ладно… Откуда у тебя эти шрамы?
Теперь Ган перевел взгляд на пламя.
– Север был братом моего отца. Сколько я себя помню, он был рядом. Отец погиб, когда мне было пять лет. Осталась мать, но после гибели отца она сломалась. Помню вечер, когда дядя пришел и рассказал о том, что случилось с отцом. Описал во всех подробностях. Север сказал тогда, что никогда не бросит семью брата. Что он всегда будет с нами рядом. Всегда. И он сдержал обещание.
Ган вспомнил, как его мать дрожала – ее пальцы стиснули руку так, что стало больно. Он видел это как будто со стороны. Плачущая женщина. Испуганный ребенок – он сам.
И мужчина, обещавший им защиту.
Ган слегка приподнял край рубахи и ткнул себя в бок.
– Этот – когда мне было девять. Этот – в десять. Этот – год спустя, после праздника летнего солнцестояния. Этот, выше, – когда мне было уже четырнадцать. Тогда я впервые попытался ударить в ответ… и поэтому у меня появился еще и вот этот. Могу продолжать, если хочешь. – Ган говорил нарочито равнодушно, но Артем поспешно ответил:
– Нет. Не надо. – Теперь он наконец смотрел на Гана. – Слушай… Мне… мне жаль. Зачем он это делал?
Стало холоднее, и небо пооранжевело – на озеро лег яркий рыжий отблеск. Ган поворошил угли в костре палкой и подбросил веток.
– Я тоже часто задавался этим вопросом, знаешь ли. Потому что бессчетное число раз после того, как он взял нас под защиту, я думал: лучше бы его не было рядом. Лучше бы он оставил нас в покое. Сам не помню, в какой момент начал думать: лучше бы он сдох.
Ган сделал глоток из бутылки – стало теплее – и передал бутыль Артему. Тот взял ее автоматически.
– Да… Я стал думать об этом часто – с тех пор, как мне исполнилось девять. Север был одержим идеей выживания. Он считал, что только самый сильный, самый хитрый и умный уцелеет. Считал, что ради собственного выживания можно пойти на все без малейших колебаний – даже если знаешь, что пострадает кто-то другой. И что завоевание власти – самый надежный путь к выживанию.
– Он… он хотел тебя этому научить?
Ган протянул пальцы к огню – стало горячо.
– Думаю, да. Учил меня с самого начала – с тех пор, как не стало отца. Мама рассказывала, что он и раньше пытался, но отец не позволял ему к нам приближаться. Но я этого не помню. Может, отец его боялся. Севера все боялись. Все группы, к которым мы прибивались, все, кто прибивался к нам. Те, кто знал его несколько дней или много лет, – все. В нем всегда было что-то… – Ган помедлил, подбирая нужное слово, – безумное. Неистовое. Сумасшедшее. У большинства людей, даже сейчас, есть внутри что-то… что их удерживает. От жестокости, насилия. Убийства. Воровства. Лжи. У каждого свой предел дозволенного – но какой-то есть. А у Севера его никогда не было.
Артем побледнел – и Ган продолжил, потому что, кажется, не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Слова, долгое время сдерживаемые, хлынули из него неудержимым потоком.
– Вначале он делал все это под видом заботы. Мать пыталась его останавливать, но он говорил, что это его долг как дяди, раз уж моего отца нет рядом. Он говорил, таким и должно быть мужское воспитание. Если не научить мальчика стоять за себя, он вырастет слабым – и тогда его точно ждет то же самое, что случилось с отцом. – Ган усмехнулся. – Для мамы это звучало убедительно, и она позволяла ему все больше и больше, потому что после смерти отца была такой… потерянной. До того, как все это случилось, она пела мне песни. Рассказывала сказки. Но потом… Когда я был совсем маленьким, он уже учил меня драться, свежевать дичь, задерживать дыхание под водой. Не бояться темноты. Не бояться боли. Не бояться холода, голода, грусти… – Ган запнулся – что-то внутри не давало ему рассказывать об этом подробнее. – Страх делает тебя слабым – страх стоит на пути выживания. Так он говорил. Он всегда брал меня с собой – на охоту или когда шел воевать, добывать припасы. Мама перестала пытаться меня защитить. – Ган помолчал, а потом вдруг сказал то, в чем до сих пор не признавался даже себе – потому что и думать об этом было больно. Но сейчас, говоря уже не с Артемом, а с ночью, костром, гладью озера, он почему-то почувствовал, что может сказать.
– Мне кажется, я стал ее пугать. Мне пришлось убить в первый раз, когда мне было десять. И, думаю, она об этом знала. Это странно, но… знаешь, меня все это увлекло. Не могу объяснить – до сих пор. Я ненавидел его, но… я бы не смог выдерживать все это, если бы не начал ему верить. Я был мальчишкой. А он был моим богом… Грозным богом. – Ган через силу усмехнулся. – Потом я узнал еще кое-что… про нее и Севера. Я даже не знаю, хотела ли она этого. Не знаю, зачем это было ему нужно.
Ган наклонился к костру, протянул пальцы к пламени – еще ближе.
– Он всегда называл ее слабой, жалкой. Говорил, что она обуза и что, если бы не я, он бы ее давно бросил. Одно время мы кочевали с повозками – и я каждую ночь боялся, что утром проснусь – а ее нет. Не мог спать. Мне кажется, иногда я не спал по неделе – следил за ним. Наверное, тогда я стал желать его смерти.
Где-то за озером тоскливо закричала птица.
– Он все равно приходил к ней… время от времени. Иногда мне кажется, что это было нужно ему, чтобы мучить – меня, ее, нас обоих. Она становилась слабее день ото дня и, даже если бы захотела, не могла бы ему отказать. Я должен был ее защитить…
– Ну, ты же был ребенком, – прошептал Артем, но Ган не обратил на него внимания.
– Должен был. В конце концов жизнь, которую мы вели, ее доконала. Она болела – я не знаю чем. Когда ей стало совсем плохо, мне хотелось только сидеть рядом с ней, никуда не уходить. Я даже на секунду боялся ее оставить, боялся, что вернусь и… Но Северу я все время был нужен – то на охоте, то еще где-то. Однажды я ослушался, сбежал к ней – он заставил меня целый день сидеть и вырезать по дереву: «NB, NB, NB…»
– Что это значит? – Кажется, Артему уже давно хотелось сквозь землю провалиться – но любопытство оказалось сильней. Неожиданно для себя Ган усмехнулся – и, взяв ветку, начертил буквы на песке.
