— Когда прочитал эти вырезки, решил приехать, разобраться, добиться справедливости, опровержения. Искал тебя через архив. Помогли, дали номер в.ч. Собирался после кладбища пойти в гарнизонную комендатуру узнать координаты. Да случай помог. Встретил на кладбище Василия Петровича. Он тебя знает. Рассказал, что могилку обустроил, ухаживаешь, объяснил как найти.
Валентин улыбнулся. — Хороший он мужик, Василий. Сверхсрочную служили вместе. Я потом остался, а он на гражданку ушел, поближе к жене, детям. Работу, правда, нашел в не очень веселом месте, но вроде бригадира…. Ну, ладно, как не крути а надо начинать разговор.
Он задумался, минуту молча крутил в руке стакан с невыпитым ромом…
— Когда завертелась эта петрушка я служил в бригаде ракетных катеров. Там и прочитал в газете этот пасквиль. Тот, что в пятидесятом — проскочил как-то мимо, может газета вышла когда мы в плавании были, может еще что. Не читал. Из старослужащих, тех что в войну с отцом воевали, к тому времени мало кто в наших краях остался. Многие погибли, другие демобилизовались, оставшиеся ушли учиться или на повышение. Пожалуй только я один и остался на катерах. Бобыль, одним словом. Прирос к палубе. Считай, исключая госпиталя да эту базу, всю жизнь на них прослужил. Юнгой начал, мичманом закончил. Карьера… Да, во время войны, здесь действительно распологалась наша база…. Отсюда уходили, сюда возвращались…. Вот я вернулся… Насовсем.
Закурил было, но после первой затяжки ткнул сигаретой в пепельницу.
— Так… Прочитал я эту статью и побежал с ней в политодел. Нет, вру, сначала дозвонился до Левы. Объясниться хотел. Думал может не он это написал. Не с ума же совсем сошел.
— Стой, стой дядя Валя. Какой еще Лева? Смотри, — Я показал вырезки, — Здесь совсем другие инициалы. Ты не ошибаешься?
— Да нет, он это. Писатель, наш, местный. Он эти все статьи и писал. Псевдоним у него, литературное имя. Считает, что так красивее. Вроде Максима Горького. Объяснял еще во время войны. Кажется нормальный человек был, служил корреспондентом во флотской газете всю войну, да и после захватил. Выходил с нами пару раз на задания в океан. Хорошо держался. Достойно. Водку вместе пили. Поросенка ели. За каждого потопленного фрица поросенка экипажу жарили. А вот так испаскудился.
— Писатель? В берете ходит? На кладбище речи толкает?
— В берете, он самый. Василий, смотрю, тебя просветил.
— Так он же на могилку приходит, цветы приносит… Не понимаю… Или вы не встречались там?
— Приходит грех свой замаливать. — Он вздохнул тяжело.
— Не больно ему хочется со мной встречаться. Слушай дальше, сам поймешь почему. Дозвонился до редакции. Представился не вдаваясь в подробности. Мол ветеран, читал заметку, уточнить у автора кое-что желаю. Дали мне его домашний телефон. Позвонил ему. Он меня вспомнил, засуетился, завилял, на вопрос мой прямой не пожелал отвечать, мол не телефонный это разговор. Решил я к нему подъехать и все выяснить лично. Надеялся ошибка какая произошла. Взял отпускной билет, одел парадку, награды, сел на автобус и сюда. Нашел его адрес через адресный стол. Знал его настоящее имя. Пришел вечером. Как положено, бутылочку, закуску взял. Думал посидим, все вспомним — он и перепишет, что мол память подвела, извиняюсь. Ничего плохого у меня и в мыслях поначалу не было. Он ведь твоего батю хорошо знал, в рубке с ним стоял в бою. Не в последнем, конечно. Вот я и думал, что ему не то пересказали какие злыдни. Злых языков — всегда достаточно.
Дядя Валя захлопал себя по карманам в поисках курева. Размял сигарету. Мы закурили. Он продолжил рассказ.
— Сели, выпили. Я ему про Кузьму, он — про Ерему. Я же свидетель, участник того боя, говорю. Он — Вы, мол, молоды были, ранены, многого не понимали и не знаете всей обстановки. Люди ведь погибли, катер потерян. Какая такая победа? А тот, другой, мол катера спас и до базы довел. В адмиралы теперь вышел. Ему по праву и слава.
— Да, если бы командир не прикрыл отход, — Отвечаю, — все три катера с экипажами потеряли. Вот это и было бы поражение. Ведь шанс у нас оставался! Сначала мы здорово отбивались. Только если бы все три катера остались, пришлось бы нам и те два прикрывать. Экипажи там новые, еще не спаянные.
Мы-то друг друга с одного взгляда понимали, быстро, точно работали. Да и командиры на тех катерах только из училища, зеленые. Мы бы может и выскочили, шанс точно имелся, а им, бесприменно, каюк. Я ему все по хорошему, подробно объясняю. Он сидит вроде как и не слушает. А потом, вдруг говорит, — Все я это прекрасно знаю и без вас, мичман. Но сверху. — Пальцем в потолок тычет, пришел такой заказ. Так написать велено. Приказы, мол не обсуждаются.
— Я ему, да вы же теперь гражданский человек. Какой приказ? Вы бы объяснили. Наконец, отказались писать ложь.
— Он как взорвется. Какая ложь! Так значит и было! Сверху виднее! Мертвым, — кричит, — Все равно. А меня могли за лишнюю болтовню с работы уволить. Мол ты, мичман, ни черта в политике не понимаешь, живешь на своих катерах и живи. Будешь рыпаться, попрут тебя по старости лет на берег, бутылки собирать.
— Не сдержался я, врезал ему, очки слетели, разбились. Плюнул ему в разбитую рожу и ушел. Приехал в бригаду. На утро, в политотдел с газеткой. Там уже видать в курсе дела. Взяли меня в такой оборот… Под суд отдать грозились за хулиганство, из кадров выгнать без пенсии, из партии — паршивой метлой гнать. Мол не понимаю момента. Что за момент, так я и не разобрался. Уже потом офицеры наши, с катеров, намекнули, мол тот, кого в герои произвели в заметке — один из тех двоих командиров катеров, в большие люди после войны вышел. Адмиралом стал. Да беда, с боевыми наградами у него не густо, ничего такого не совершил. Плавали, ломались, чинились. Особой удалью ни он, ни его экипаж не отличались, но до Победы дожили благополучно. Вот. А после этой заметочки, ему в честь юбилея орденок боевой. Мол — справедливость восторжествовала. Чуть, чуть, люди расказывают, Героя не дали. А тут я, со своей правдой.
— День проходит, опять вызывают в политотдел. Уже поспокойнее разговор ведут. Говорят, мол скажи спасибо товарищу писателю, не подал на тебя заявление в милицию. Простил. Так, что радуйся, под требунал не пойдешь. Но к увольнению — готовься. Вышел я, ноги дрожат. Куда я пойду? Ни семьи, ни родных, ни крыши над головой. Комнатка в ДОСе, так я в ней почти и не жил, все на базе, в бригаде, на катере. Да и ту приказали освободить. Точно прийдется у бухариков бутылки собирать. Лучше уж в воду с пирса. — Валя затянулся дымом. Пальцы, с желтыми следами никотина, держащие сигарету задрожали.
— На следующий день опять посыльный из политотдела. Срочно мол, давай… Еле дошел. Сердце никогда раньше не болело, а тут прихватило. Поднялся на второй этаж, к инструктору. Тот подбежал, оглядел, с кителя какие-то пылинки стряхнул. Их на мне отродясь не было. Повел к самому начальнику.
— Тот сидит, на стуле не вмещается. Смех тоже. Перевели его к нам из политотдела армейской дивизии. Морской службы он понятно не нюхал и не знает. Все дело в том, что сапоги ему на ноги не налазили — больно толстый. А, что за армеец без сапог? Вот его в морской политотдел и перевели. У нас ведь сапог нет — ботинки. Ну, да ладно. Докладываю ему, кто я и что. Он мне на ты сразу, оборвал. — Документы на увольнение уже готовы, но звонил адмирал, просил придержать, разобраться, не торопиться.
