– Я подозревал это, поэтому уже купил ее.
– Да еб твою мать… Только не говори, что я буду тебе должен, если откажусь.
– Нет, не будешь, я надеюсь на твое понимание.
Он состроил грустную и в тоже время задумчивую мину, которая пару минут, словно размышляла над тем, жить человечеству дальше спокойно и мирно, либо подчиниться владыке бутиратов и погрязнуть в бездну его величия, где царит бесконечная борьба со здравым и помутненным сознанием.
– Если я это сделаю, ты обещаешь больше никогда не появляться в моей жизни? – спрашивает он.
– Обещаю. Это моя последняя и самая главная просьба.
«My love it kills me slowly».
Следующим этапом была транспортировка. С ней могли возникнуть сложности.
– Ты издеваешься? – воскликнул Гуз.
– Я могу заплатить, если придется.
– Мне не нужны твои деньги, я хочу только одного – избавиться от тебя навсегда!
– Когда это добровольно отказывался от халявы? Давай сейчас отойдем от личностей, и настроим волну на деловой тон. Тебе всего-то и нужно, что перевезти небольшой груз.
– Допустим, что за груз?
– Музыкальные инструменты.
– Ты играешь? Трясущиеся руки не мешают?
– Я с радостью вступил бы с тобой в увлекательную полемику, приводя убедительные аргументы и сокрушительные доводы в пользу того, какой ты на самом деле алчный сукин сын, заботящийся только о своем материальном благополучии и не чурающийся провернуть на стороне несколько грязных делишек. Поверь, у меня есть доказательства. Но я оставлю этот ненужный треп кому-нибудь другому, и отдам предпочтение разумной сделке двух адекватных мужчин, каждый из которых получит свои дивиденды.
Он угрюмо таращился на меня с минуту, и только потом выдавил из себя хриплое бурчание:
– Дать бы тебе в морду за твою самоуверенность, но думаю, за меня это и так сделают.
– Какое время тебя устроит?
– После пяти.
– Отлично, подъезжай к моему дому к шести.
Непробиваемый осел, которого не берут ни одни заверения, согласился, а значит хоть что-то в мой жизни идет так, как я запланировал.
Когда мы поехали забирать барабаны, Гуз забомбил хлеще прежнего:
– Это розыгрыш, чтоб вас?
– О, мальчики, вы не сказали, что вас будет трое. Придется доплатить, – сказал Он.
Гуз злобно на меня оскалился.
– Успокойся, это шутка. Он с нами, потому что хорошо владеет барабанами.
– Еще одна такая шутка и эти инструменты окажутся у вас в задницах.
– Вот видишь, в твоих словах тоже скрыт латентный гомосексуализм.
– Ты…
– Чувак, будь проще уже. Нам всего-то нужно на могиле спеть, – встрял Мар.
– Что!?
– Ты ему не сказал?
– Разве это обязательно? – спрашиваю.
– Очень, бляха муха, обязательно! Вы все кукушкой поехали что ли?
– Я еду к своей подруге, умершей вместе с моим ребенком, чтобы исполнить песню. Такое разъяснение тебя устраивает?
Наступила гробовое молчание, после чего мы погрузили барабаны и отправились в последний путь.
За пару бутылок спиртного местный могильный сторож согласился провести удлинитель к нужному месту. Вернее, пару десятков удлинителей.
– Серьезно? У нее на камне ничего кроме «Эс» не написано? – спрашивает Мар.
– Для вас этого достаточно, я считаю.
Мы подключили подключили всю систему: две гитары, барабаны, микрофон, метровые колонки и мощнейшие усилители.
В окружении надгробия я занял позицию по середине и стоя выжидал, слушая, как бешено колотится сердце.
Прошло несколько минут прежде чем, я собрался и дал отмашку. Мы стали играть.
Не буду лукавить – это было ужасно. Мы не попадали в такт, брали не те аккорды, а что до мое голоса, так это вообще забейте, у меня его нет. Все, что у нас получилось – полифоническая какофония бренчаний и стучаний, сотрясающие деревья и приводящие в ужас птиц, сидящих на них.
Все, что нарушало мертвую тишину в пределах нескольких километров – три придурка… Вернее один придурок, позвавших двух вполне нормальных людей в надежде, что может получиться что-то путное.
Тем не менее, что-то получилось:
«…
I serve my head up on a plane.
It’s only comfort, calling late.
Cuz there’s nothing else to do
Every me and every you
Every me and every you
Every me…he.
…»
После того, как мы не прошли в следующий тур «Минуты славы», я попросил загрузить все обратно и уехать, оставив меня одного.
– Ты это, – подошел Мар. – Новый Год здесь собрался встречать?
– Наверно. Спасибо за помощь.
– Хочешь, я останусь?
– Не стоит, мне нужно побыть наедине с Эс. Я так много не успел ей сказать.
– Ты же замерзнешь в своем заношенном плаще, – подключился Он. – Возьми хотя бы мою шубу.
– Пожалуй. Я позже верну.
– Не беспокойся.
Я надел пестрящую красками шубу, подождал, пока все уедут, достал из кармана небольшую бутылку Джека и сел, опершись спиной на надгробие.
– Знаешь эту историю у Брэдбери? Ту, в которой мужчина встречает в аптеке пожилую женщину, они оба заказывают лимонное мороженое, завязывают разговор и в процессе беседы узнают о себе много общего. Лучше сказать, разглядывают друг в друге необычайное сходство, что позволило бы им провести всю жизнь вместе, не родись один из них слишком рано или слишком поздно. Старуха советует парню лет в пятьдесят подхватить себе воспаление легких, чтобы в следующей жизни они родились равного возраста и смогли есть тоже самое лимонное мороженное, разговаривая о пустяках. – Так вот я подумал: «А почему бы не попробовать?». Во всяком случае, это лучше, чем быть без тебя.
«We’re burning up, we might as well be lovers on the sun».
Осушив бутылку, я сразу достал вторую.
– Ума не приложу, зачем ты появилась в моей жизни? Я спокойно прожигал существование, ни о ком не думал и не заботился, плевал на чье-то мнение, хамил и вел себя, как ебаная скотина. И тут возникаешь ты – вся такая загадочная, привлекательная, умная, в чем-то похожая на меня. И я физически стал неспособен говорить с тобой прежним мной. Я почувствовал, как стал становиться лучше. Может, это было не заметно в моих поступках и фразах, но я на самом деле обновился. Это не нытье, в стиле «минус на минус дает плюс, сосите хуй, мы не такие, как все». Я почувствовал внутренние изменения. Мне стало легче общаться, проще воспринимать негативные стороны, я перестал серьезно относиться к своим загонам по совершенно нестоящим на то событиям и причинам, послужившим им. Я раскрылся для себя, стал себя узнавать и даже немного ценить. Меня больше не тошнило от своего вида в зеркале и не было причин упрекать себя за недостатки. – Так было, пока ты была жива.
