Время сжимается, растягивается, замедляется, ускоряется, останавливается, а может и все одновременно. Не могу найти грань между реальностью и страшными фантазиями.
Уже приехали или нет?
Я сижу в приемной и жду.
Чего я жду? Почему меня к ней не пускают?
– Пожалуйста, пройдемте, – сказал манекен в белом халате.
Мы отошли в сторону узкого коридора и только тогда он начал медленно и монотонно бубнить.
– Я не аудиокнигу слушаю, говори уже!
– Сожалеем.
– Ты что несешь?
– Ваша подруга умерла.
– Ха-ха, я оценил шутку, а теперь ведите меня к ней.
– Это не шутка, к сожалению.
У меня подкосило ноги, и я грохнулся на пол. Белый халат подхватил меня и усадил к стене, попросив у медсестры успокоительное.
– Объяснись, – едва выдавил слово.
– Беременность вызвала маточное кровотечение. Она потеряла слишком много крови, остановить не получилось.
– Как…
– Такое бывает на ранних стадиях. Плюс ко всему у нее была редкая группа крови, третья отрицательная, Вы знали?
– И что это меняет?
– То, что она бы в любом случае бы умерла во время родов. Ребенок, скорее всего тоже. Еще раз сожалею.
Сожалею? Это слово имеет хоть малейший смысл? Сожалею, сожалею, сожалею. По какому назначению его используют?
Когда вам отказали в работе на престижную должность, когда заблокировали карту и вы остались без средств в другом городе, когда потерялась собака, знакомый пригласил на свадьбу всех, кроме тебя, жена ушла к другу, акции обвалились, ставил на черное, но выпало красное, просрочил кредит и зря скупил все рыбные консервы по акции, ведь завтра заканчивается их срок годности?
Что, блядь, значит это слово?
Его говорят просто так и похуй где, главное не выказать себя равнодушным к твоей проблеме, но я-то знаю, что это всего лишь одна из форм вежливости. Кто решил, что это слово должно быть неотъемлемой частью смерти и всегда произноситься именно в этот момент?
Ты приходишь на похороны к троюродной бабке своего сводного брата по линии деда в десятом поколении Рюриковичей, через три пизды колено, являющейся тебе близкой родственницей, хотя ни разу в жизни их не видел.
И что ты должен делать? Конечно же строчить сожалениями, как из пулемета, и в ответ получать такую же очередь.
Да, пример утрированный. Но пусть даже это будут твои родители, что это меняет?
Стоишь ты у их могилы, оплакиваешь их, весь такой невьебенно прискорбный и убитый горем, или наоборот прикидываешь, как потратишь деньги с, оставленного тебе, наследства, а к тебе каждые несколько секунд кто-то подходит, нарушая личные границы, хлопает по плечу и СО-ЖА-ЛЕ-ЕТ.
Ох, я так сожалею, что говорю это без единой эмоции.
В пизду. Ненавижу таких лицемеров. Тот, кто действительно сожалеет, не сможет произнести и слова, потому что не найдет подходящего.
На самом деле я несу какой-то бред. Бред человека, потерпевшего горе.
Я проследовал за белым халатом, который привел меня тот самый кабинет. Краем глаза я увидел бледное лицо Эс и какое-то кровавое месиво вокруг. Меня чуть не стошнило, и я пошел в обратную сторону.
Перед выходом меня остановила медсестра.
– Вы родственник? – спрашивает.
– Друг.
– Согласно данным у нее нет близких, которые бы могли взять на себя организацию похорон, а также забрать ее вещи.
– Я… Я все сделаю.
– В этот раз Вас даже не пришлось уговаривать.
Я облокотился, сжал руками голову, а потом ударил ими по стойке, так, что со стола снизу посыпались все канцелярские принадлежности.
– Если скажешь еще хоть слово, свиноматка, я тебя похищу, запру в ебучем бомбоубежище с нулевой слышимостью и буду каждый день срезать с тебя по кусочку и тебе же скармливать, усекла, СУКА?
В больнице воцарилась тишина, белый халат тихонько подошел к стойке и что-то прошептал на ухо медсестре, та кивнула и молча отдала мне сумку Эс.
Выйдя на улицу, я опьянел воздухом. Он показался мне чище, свежее и необычней прежнего.
Мне не было холодно, я не чувствовал ничего.
Уселся в сугроб, закурил и вытряхнул на землю содержимое сумки.
Тушь, помада, зеркальце, ключи от дома, РЕВОЛЬВЕР?
Какого хрена он у нее делает?
Патронов семь. Она из него стреляла?
А какая теперь разница? Заберу его с собой, кто знает, когда я захочу застрелиться.
«Trust in my self-righteous suicide».
Документы тоже при ней. Красивое имя. Лучше ее придуманного.
Не знаю, сколько еще вот так я просидел, но ко количеству окурков на снегу и промоченной пояснице, мог предположить, что не меньше часа.
Мне в голову пришла безумная идея.
Я зашел обратно в больницу, поймав на себе неодобрительный взгляд медсестры. Подойдя к стойке с пожарным топором, я молниеносным движением вытащил оружие из кармана и со всей силы ударил по стеклу.
Пока медленно поднималась паника, я достал топор и насвистывая вышел наружу, сразу приметив свою цель.
Да, во мне горела острая потребность раздолбать к чертям собачим уродливую малиновую машину. А, может, еще парочку.
Забрался на крышу машины, вознес вверх топор, аки Артур Экскалибур и…
«I don’t care, I love in. I don’t care».
Я вымещал всю злость на бездушном куске транспорта. Стекла летели в разную сторону. Металл скрежетал, мялся, рвался на части. Зеркала и покрышки слетели. Колеса сдулись и превратились в резиновый салат.
Вокруг меня собралась куча людей, снимающих это на телефон. Как же мне хотелось кинуть в них топор.
Подбежала охрана и белый халат.
Обессилив, я сделал последний замах, крепко насадив орудие на мотор, и упал рядом с ним на колени.
Горло окутал сдавливающий, горький ком безнадежности, пустоты и утраты, что заполняли собой быстро, как цианид, все тело, заставляя истошно хрипеть и пускать слюни. Глаза омывали соленые озера, неподвластные гравитации, лишившие меня ясного взгляда. Елозив руками в согнутой позе, от невозможности кричать, я изрезал все ладони.
Белый халат разогнал толпу зевак и успокоил охрану.
И я снова отошел от коматоза, выстроенным моей памятью для защиты от себя самого, сидячим в той же приемной и с тем же сутулым положением тела. Из нововведений теперь у меня перебинтованные руки.
«Blood red skies, I fell so cold, no innocence, we play our role».
