– А петь будешь? – послышался рядом негромкий голос похъельца.
Велько положил ладонь на струны и открыл глаза. Нойда сидел поблизости, поджав под себя ноги и склонив голову набок. В сумерках похъелец, с его бабьими косами и гладким скуластым лицом, был особенно похож на девицу.
– Слушаю твое поющее орудье, – объяснил нойда, почтительно кивнул на гусли. – В моем народе таких нет.
– А какие есть?
– Никаких. Мы просто поем. Мир полон песен, и мы поем вместе с ним…
– Как же твой бубен?
– Он не для песен у очага, – строго сказал нойда. – Это небесная лодка, иногда – крылатый олень. Смотря в какой мир собираешься…
Похъелец потянулся было к гуселькам, но тут же отдернул руку.
– Я не устаю удивляться, – тихо, будто извиняясь, сказал он. – Высушенное дерево и мертвая кость поют нежнее, чем живое человеческое горло! В нурманских владениях я не раз бывал у тамошних вождей и слушал игру на тальхарпе. Ее гудение бередит душу сильнее, чем любая песня… Будто духи ручьев и гор слетелись в пиршественный чертог… Но мне ни разу не дали не то что прикоснуться, даже поглядеть на нее вблизи – опасались, что могу сглазить…
– На, посмотри.
Велько протянул гусли. Нойда недоверчиво покосился на него.
– Не боишься давать в руки колдуну?
– Нет. Меня сглаз не берет.
Нойда принял гусельки так осторожно, словно они были из птичьей скорлупы. Провел ногтем по струнам, те отозвались стройным звоном. Похъелец восхищенно вздохнул.
– Дай, – Велько забрал гусельки, – теперь спою.
Его пальцы ловко забегали по струнам. Решив отложить сочинение новой песни на потом, Велько запел старую – ту, что сочинил еще в Новгороде, перед самым отплытием. Песня была длинная. Нойда, хоть и не понимал ни слова, слушал затаив дыхание.
– О чем эта песнь? – спросил он, когда Велько умолк.
– А вот послушай. Лет этак двадцать назад завелся в землях словен, в реке Волхове, в Ильмень-озере, страшный ящер. Был он побольше морской лодьи, а пасть у него была такая, что муж в броне туда целиком помещался. И давай тот ящер лютовать. Сперва сети рвал, рыбаков пугал, лодки топил. Потом за большие лодьи принялся. Дошло до того, что вся торговля по Волхову остановилась. Даже рыбу ловить с пристани люди боялись…
– Карелы то же рассказывали, – кивнул нойда.
– Слушай дальше. Новгородцы пытались с тем ящером справиться, да все напрасно. Только множество славных воинов зря погибло. Видно, того водяного гада орудие не брало. Тогда пошли за помощью и советом к волхвам, слугам Велеса, Лесного Батюшки…
– Почему к нему? – спросил нойда.
– А к кому еще? Всякий словенин знает, что батюшка-Велес в незапамятные времена являлся в наших землях в облике Ящера. И ныне все звери, что лесные, что небесные, что водяные, под его рукой ходят. Словом, спросили волхвов, и те сказали: сражаться с водяным чудищем бесполезно, смертным оно не по зубам. Нужно принести жертву.
Нойда вновь кивнул.
– Выбрали, как водится, лучшую девицу, – продолжал Велько. – Красавицу, дочь именитого горожанина. Хоть она и была просватана. Отвезли ее нарядную к Волхову, и с высокого берега в воду бросили… Прошло три дня… и вдруг девица вернулась!
– Ящер не принял жертву?
– Ну как сказать! Сперва люди тоже так подумали. Но ящер после этого пропал, будто его и не было. Девицу ту вскоре выдали замуж за давно сговоренного жениха. И в положенный срок родились у нее сыновья-близнецы…
– Уж не вы ли? – догадался похъелец.
– Именно.
Нойда с любопытством поглядел на Велько.
– Ты чужак, – добавил тот, – не то бы знал, что нас с детства в Новгороде прозвали змеевичами.
– А что ваши шаманы сказали?
– Волхвы-то? Да толком ничего. Сколько раз нас мальчишками на капище таскали, но Велес не отозвался, не признал нас… И то сказать – вот если бы с братом умели, скажем, огонь выдыхать, или чешуей обросли, всем бы все стало ясно. А так уже восемнадцатый год пошел, а вокруг все шепчутся, чьи мы дети – то ли человечьи, то ли змеевы…
Похъелец вновь кивнул, но промолчал и снова принялся глядеть на гусельки.
– Ты будто и не удивлен, – удивленно сказал Велько. – А мы с Нежатой ведь вполне можем оказаться сыновьями бога!
– Чему же тут удивляться? Боги часто берут в жены земных женщин. Да и не только боги. Духи, мертвецы, змеи и медведи – всем охота жить семьей. У моего учителя была небесная жена – крачка…
Велько рассмеялся, решив, что нойда шутит.
– У нас в соседнем селении сейд женился, – продолжал тот.
– Сейд? Камень?!
– А что такого? Баба и ребенка от него родила. Да вот только до своих смертных детей таким отцам обычно дела нет. Ну а если какая богиня польстится на красивого земного парня, то он своих детей уж точно не увидит…
Нойда умолк, а потом вдруг встал, подошел к воде и запел – вернее, завел тягучий напев, нечто вроде «лы-лы-лы», словно бросая мелкие камешки в воду и прислушиваясь к всплеску. Велько растерянно слушал, не понимая, что затеял колдун. А нойда все тянул свои «лы-лы-лы», то выше, то ниже, и каждый звук, похожий на звяканье капель, возвращался то плеском, то эхом, то еле слышным шепотом ветра.
Велько тоже замер, прислушиваясь, и понемногу ему начало казаться, что Черный островняк, такой неприветливый и настороженный все эти дни, словно успокаивается, а затем понемногу начинает просыпаться. По озерной воде пробежала рябь, как будто кто-то стремительно проплыл под самой поверхностью. В березняке вспыхнули и тут же погасли зеленые глаза. Сверху, в кроне ближайшего дерева, захлопали крылья, будто ночная птица прилетела послушать странные песни похъельца. А тот вдруг прекратил свои распевки, хлопнул в ладоши и речитативом, полушепотом завел то ли песню, то ли рассказ…
Велько слушал, и перед ним будто неслись тени в тумане. Отзвуки далеких голосов, рычание зверя, слепящие вспышки молний, зеленые переливы в ночном небе…
– Эта песня о лунной деве, – заговорил нойда, оборвав речитатив так же внезапно, как его завел. – Ее звали Никийя, и она была дочерью богини, хоть и не знала об этом. Жила она на острове посреди озера со старым отцом-рыбаком. Когда-то в сердцевине старой ольхи, которую лунный луч расщепил надвое, как лезвие топора, старик нашел девочку, чье лицо всегда казалось озаренным светом. С тех пор на острове никогда не было мрака: днем его озаряло солнце, ночью луна, а зимой небесные сполохи. Но старик никогда не рассказывал дочке, откуда она взялась – он боялся, что если Никийя узнает, то покинет его.
Но старания старика уберечь дочку ни к чему не привели. Когда она подросла, ее украл медведь из соседнего леса, себе в жены. «Я еще слишком мала, чтобы стать тебе женой», – ответила ему дева. «Ничего, – сказал медведь, – поживешь пока у меня в лесу. А я буду кормить тебя человечиной, пока ты не подрастешь. Главное, никогда не ходи в землянку на болоте…»
