Повисла тишина. Дамы молчали по-разному: Лидка — с таинственной улыбкой, Оля — задумчиво и отрешенно, словно стараясь припомнить что-то яркое из прошлого, но тщетно, Ветка, как женщина с причудой, — прищуриваясь и мечтательно рассматривая дым, окутывающий люстру, Тяпочка — радостно оскалившись во всю вставную челюсть, словно оставалась все еще девственницей и это все было не про нее, а Надька вообще закрыв глаза. Вдруг мигом открыла и продолжила свой рассказ:
— Да ладно тебе, ну хоть повспоминать остается, и особенно приятно, когда есть что! И потом, что ни говорите, а хорошее это было дело, творческое, а не разврат, как некоторым тогда казалось. Испытание для больших артистов! Так и стоит перед глазами, как эти двое вышли из темных углов кочегарки — на угольном фоне, сияюще-белые, словно лакированные, и скользкие, как рыбы… Появились под бой барабана, словно материализовались, — ручки вверх, запястья изогнуты, как на египетских фресках, — Надька это красиво показала, руки ее жили своей жизнью. — Эстер с богато разрисованным лицом, да и у Наума с лицом тоже было все красиво, но ко всему прочему еще и хрен торчал, сказка!
— Надька, не смущай молодого человека, ему же неловко! — покачала головой совестливая Веточка.
— Ты хочешь сказать, что я говорю неправду? Или считаешь, что Лева не в курсе, как это у мужчин иногда происходит? Чем это таким особенным я его удивляю? Что мы очень творчески проводили молодость? Из песни слов не выкинешь! В этом же весь смысл, не просто делать танцевальный конкурс, а с изюмом! Можно даже сказать, с чурчхелой! — Надьке так понравилось собственное сравнение, что она хрипло захохотала и закашлялась. — Ну, короче, Левочка, стали они танцевать на фоне открытой пышущей печки. Сюжет был, по-моему, про какого-то важного египетского бога и его рабыню, насколько помню.
— Это была не просто рабыня, а одна из его жен! — снова заметила Лидка.
— Лидка, к черту подробности! — встряла Павочка.
— Как это к черту? — удивилась Надька. — В подробностях вся суть! И одно дело сказать, что это было выступление по мотивам жизни египетских богов, а другое — что участники, ну боги эти, должны были изысканно совокупиться перед публикой, и не просто эстетично, а с буйной выдумкой, изяществом и непревзойденностью, показательное, так сказать выступление. Соревнование, одним словом. Конкурс!
Надька громко сглотнула, чуть не подавившись слюной, и снова сдавленно закашлялась, зачем-то разгоняя перед собой сизый дым.
— Куда он потом делся, Наум этот? Ни слуху ни духу. Интересный был персонаж, не человек, а именно персонаж! Маленький, верткий, постоянно в движении, некрасивый, с писклявым блеющим голосом, но все бабы были его, это ж как надо было уметь! Он, как самый юркий сперматозоид, всех растолкает, ото всех увернется, каждого обманет — и вот он, всегда самый первый, во всей красе, прошу любить и жаловать! И когда он появлялся в компании, все остальные мужики просто моментально шли на хрен. Он и кличку получил соответствующую — «виртуоз». Легенды о нем ходили побогаче, чем про Эстерку эту.
— Да, но с мозгом он точно не дружил, — добавила заметливая Павочка.
— Это правда, — мечтательно отозвалась Лидка, — у него мозги всегда были на метр ниже… Кто бы сейчас сказал — не поверила, что все это в принципе было возможно, — произнесла Лидка. — Но они точно выступили тогда лучше всех, остальные просто не в счет.
— Ну ты себя-то с этих счетов не сбрасывай, тоже мне, скромница, — усмехнулась Ольга. — Ты там так фонтанировала идеями, никакой Мата Хари не снилось!
— Так, девки, не смущайте молодежь! — прикрикнула Лидка. — Мой сюжет давайте опустим. Как говорится, мужу и псу не показывай жопу всю!
— Мать моя, разве среди нас есть твой муж? — Павочка вылупила глаза и стала демонстративно крутить головой в поисках мифического супруга.
Левушка на всякий случай отвернулся. Он почувствовал себя подростком, которого застукали за чем-то неприличным и что жестокое наказание вот-вот последует. Ладони вспотели, его прошиб пот, и он инстинктивно положил ногу на ногу, чтобы не допустить никаких казусов. Всякое могло случиться, его горячая, газированная, как из сифона, кровь, да еще изрядно разбавленная алкоголем, ударила в голову и в пах практически одновременно, он заерзал на стуле и вжался в сиденье.
Матроны же за столом его совершенно не стеснялись, да и не приучены были стесняться, спокойно переговаривались, раздавая карты и пыхая вонючими беломоринами. Они прежде всего тешили сами себя, хохоча, перекрикивая друг друга и углубляясь в воспоминания, а с другой стороны, совершенно не отметали педагогический характер своих былин. Конечно же, бабы хвастались перед смущенным мужчиной своей бесшабашной молодостью и творческими возможностями тех, оставшихся в прошлом, молодых и талантливых людей, включая их самих, с которых до сих пор вполне можно было брать пример. Но у Павочки была еще одна задняя мысль — поделиться с мальчиком пикантными историями боевого и совершенно невероятного прошлого его подруги. Она почему-то не подумала, что такие истории отпугнуть не способны, наоборот, только еще сильнее могут взбудоражить пылающую еврейскую кровь Льва, которую он изрядно разбавил коньяком.
Сплошная импровизация
— Помните, как это было красиво — вдруг из темноты возникли те прекрасные двое, молодые, лоснящиеся… — продолжила Надька. Она повела перед собой рукой, как Кутузов, посылающий привет своим войскам у деревни Бородино, замедленно и многозначительно. — С безупречной физикой, без единой жиринки. На Эстерке не было ничего, кроме широкого блестящего оплечья, которое она по-тихому одолжила в театре, а на Наумке болтался золотой пояс с кистями, между которых выглядывало орудие труда. Ну и стали они… ох, даже не знаю, какое слово подобрать, девки! Они ж не просто трахались там или сношались, на матерном вообще не хочу, они же двигались под бешеную музыку, хотя музыкой это назвать было трудно, как настоящие боги, и на мой тогда уже просвещенный взгляд не было в этом ничего пошлого. У всех прям замерло сердце! Ну уж у меня точно!
Каждая из дам по-разному воспринимала происходящее на тех давних подпольных встречах, но для всех для них эти выступления были именно художественными спектаклями, стремлением к творчеству, поиску, свободе и красоте, и ни одна, даже Пава, не считала эти акты оргиями, смертным грехом или развратом. Творчество. И точка.
Лидка же была уверена, что проводили они не просто какой-то полушутейный конкурс, а некий сакральный ритуал, пусть немного дикий и странный. Гудящий огонь, открытая створка печки, черный поблескивающий уголь и эти двое, как жрецы, блестящие, словно покрытые золотом, в живом стонущем клубке. И их движения, словно пульсирующие в безумном гимнастическом припадке. Эстерка ей напоминала в том танце самку гигантского богомола с вечно поднятыми лапками с длинными коготками, которая нависала над самцом и своей жадной плотью ненасытно поглощала его, обреченного на смерть, зажевывала, вытягивала все соки, иссушала, уничтожала, знала, что тому уже точно не жить. Это смертельное соитие, эти природные магические движения были ритмичными и неотвратимыми, к тому же прекрасно музыкально оформленными зазывными Эстеркиными стонами и гортанными Наумовыми вскриками, почти рыком, словно ему чего-то недодали и он пытается забрать это силой. Ну и еще робкая захлебывающаяся скрипка да отбивающий сухую дробь барабан! Так, во всяком случае, вспоминала об этом танце Лидка. Она вдруг вышла из-за стола и встала сама в богомолью стойку, подняв руки с согнутыми кистями, словно чего-то все время с них стряхивая, и, немного выставив таз вперед, стала как-то сложносочиненно и очень поступательно двигаться в сторону Льва, во все глаза смотрящего на нее. Она отбивала каблуком в такт, подруги заулыбались, начали ей вторить и смачно подхлопывать в ладоши, одновременно еще и подкрикивая, как в Испании, когда танцуют фламенко. Лида под ритмичный и довольно слаженный топот неотвратимо и высокохудожественно приближалась к своей жертве, пока наконец Лев не выдержал, страстно вскочив со своего места, и почти в прыжке встал над ней, довольно сильно задев рукой люстру, но вовремя остановил ее, не дав сильно раскачаться. Он снова, на этот раз осторожно поглядывая наверх, вскинул руки и заходил вокруг Лиды, как молодой петушок, выпятив грудь и вышагивая одновременно важно и игриво. Лидка повернулась к нему спиной, и, совершенно не стесняясь шумных и разгоряченных подруг, прижалась к нему в танце всем телом. Павочка хмыкнула, поправила просветленные у корней волосы и демонстративно отвернулась, Надька вскочила и стала кружиться в нелепом папуасском танце рядом, да и Оля с Веточкой, румяные и нарядные от водки, принялись в такт гарцевать по комнате.
