Эстетическая слава региона Словацко вполне заслуженна, она подпитана, помимо прочего, солидными художественными изысканиями. В 1850-е годы в гости к приятелям-дворянам в Моравскую Словакию наезжал «на этюды», словно Илья Репин в Куоккалу, самый мастеровитый чешский живописец той поры, романтик Йозеф Манес. Его интересовали, как водилось у представителей просвещенного класса, истинно народные типажи и подлинно крестьянские костюмы, так называемый moravski kroj. Манес карандашами или кистью рисовал нарядных селянок и томных цыганок, добрых молодцев и усатых молодцов. А чаще прочих Манес рисовал простонародную подругу своего приятеля графа Гуго Логотетти, прелестную Веруну Чудову. Этот граф, вдвое старше своей избранницы, естественно, был прочно женат, и история его любви, что тоже закономерно, окончилась драмой чувств. Вероника Чудова на несколько десятилетий пережила и своего партнера, и сделавшего ее знаменитой художника, постепенно превратившись из красавицы в старуху. Ее прекрасный юный лик переместился в музеи, на открытки, в альбомы, на марки, даже на чешско-моравские банкноты (правда, несчастного периода нацистской оккупации), она вошла в историю искусства. По рисункам Манеса теперь проводят уроки краеведения и шьют наряды для самодеятельных коллективов.
Мне нравится изящный, с выдумкой моравский крой, напоминающий украинско-карпатские моды, — с цветными лентами, просторными платами, всякими передниками, вычурными кожухами, широкими или узкими поясами, плоскими или высокими шляпами, смазными или просто до блеска начищенными сапогами, нижними или верхними накрахмаленными юбками. Как-то раз мы купили в подарок своим друзьям из Киева моравскую куклу — не Барби, но тоже отчаянную прелестницу, наряженную по обычаю городка Кийов из Словацко. Вот такой эффектной могла бы быть Веруна Чудова, если бы она родилась не в XIX веке, а в начале XXI столетия.
Костюмированная традиция скрепляет центральноевропейское пространство, и Австрию, и Германию, даже чуть-чуть Болгарию с Сербией, и Венгрию, и Польшу, и, конечно, Чехию со Словакией, еще иногда с цыганским перцем. В области Словацко, как кажется, объединяются и дробятся обычаи и мотивы разных народов и стран, дробятся в том смысле, что чуть ли не у каждого села свои выдумки и заморочки. В нашем распоряжении имеется теперь даже специальный справочник местных народных костюмов, их не менее десяти разновидностей и 27 подвидов. Словно в Красной книге, есть уже вымершие или находящиеся под угрозой исчезновения: богуславицкого кроя, увы, больше не существует, в Жеравице сохранился только мужской, зато лугачовицко-позловицкий пока что весьма разнообразен, а угерско-градиштский подразделяется на полешовицкий, велеградско-спытигневский, староместско-ярошовский и биловицкий. Последний, к вашему сведению, можно отличить от соседнего градчовицкого по мужскому красному вышитому платку в кармане штанов.
Всю эту неимоверную красоту, обычно малосерийной работы, стар и млад надевает на разные фольклорные праздники, да и семейные торжества в Словацко без народного костюма чаще всего не обходятся. Особый шик массовым мероприятиям придает конкурс мужского «скакового» танца из трех частей вербуньк (от нем. Werbunk, только это не «реклама», а, в другом значении, «призыв на военную службу»), включенного в список шедевров устного и нематериального наследия ЮНЕСКО. Когда-то таким вот образом, размахивая руками и подпрыгивая, прощались с родителями и сужеными рекруты, ну а теперь никто не прощается, каждый стремится позабавить зрителей и завоевать почетный приз. Здесь не забывают: жители Словацко сильны не только в народной песне и фольклорном танце, они известны ратными доблестями. Козырной номер мужского хора из Кийова, песня про «кровь огненных словаков», не случайно включает в себя слова «Как весело умеем жить и пить, / так весело падем на поле брани». И то правда: на чешской восточной окраине было где применять военные умения, сражались то с половцами, то с венграми, противостояли то татарским и османским набегам, то походам шведской и прусской армий. Одно слово: вечная сторожевая полоса.
Территории по ту сторону границы, входящие ныне в состав Словацкой Республики, на протяжении целого тысячелетия были известны как Felső-Magyarország, Верхняя Венгрия. Правы, как мне кажется, исследователи, полагающие, что прошлое словаков — история скорее народа, чем государства. В средние века, как и в пору монархии Габсбургов, славяноязычное население Верхней Венгрии административно никак не было отделено от других областей большой мадьярской страны. К концу XVIII века, по мере того как складывались предпосылки для формирования современных политических наций, активизировались разговоры о славянской взаимности, о естественном тяготении друг к другу родственных душ, о перспективах единства (иногда вместе с Российской империей, во главе с русским монархом, но и отдельно от России тоже). Чешские и словацкие просветители — литераторы и художники, священники и инженеры, дворяне и выходцы из низших сословий, разночинцы, — размышляя о национальной идентичности, вели дебаты о близости или даже тождественности чешского и словацкого языков, о языческом прошлом славян и об их прекрасном общем будущем. Иными словами, о вечном цветении липовых деревьев, еще дохристианских мистических символов дружбы и единства. В липу даже молния не бьет, это надежный апотропей.
Первыми пропагандистами объединительных настроений стали протестантские и католические священники из населенных славянами мадьярских областей. О смене государственности никакой речи тогда не шло: словаки тяготились венгерским доминированием, угрожавшим им потерей национальной идентификации, и пытались заимствовать опыт построения чешской автономной культурной модели, относительно успешно противостоявшей германскому влиянию. Из этих изысканий родилась в том числе идеология панславизма, активными проводниками которой в центральноевропейских землях стали словацкие просветители (národní buditele) Павел Йозеф Шафаржик и Ян Коллар, автор эпического собрания сонетов «Дочь Славы». Слава — это богиня, мать-прародительница славян, а ее дочь — возлюбленная поэта Мина. Богемия и Моравия под влиянием Коллара и других будителей тоже проснулись, но отвечали восточным соседям взаимностью с определенной прохладцей. Большинство чехов считали словаков «по сути чехами», а любителей обниматься с Российской империей (как раз жестоко подавлявшей восстания братьев-поляков) или, как говорилось тогда, раствориться в русском море, в Праге и Брно находилось не так много, тем более что города эти были наполовину немецкоязычными.
На протяжении всего XIX столетия чешско-словацкие связи пусть и развивались, но не приобретали общенародного характера: просветители продолжали свои языковые эксперименты, в чешские земли приезжали на учебу студенты-словаки, организовывались совместные культурные акции, однако уровень социальной интеграции оставался невысоким. Вот хороший пример: процент чешско-словацких браков всегда был невелик, они заключались даже реже чешско-немецких или словацко-венгерских. Под скипетром Габсбургов бо́льшую, чем идея чешско-словацкого союза, популярность получили концепции австрославизма (попытка реформации Австро-Венгрии в тройственную монархию, за счет изменения статуса земель Чешской короны) и словако-хунгаризма (постепенная интеграция на условиях Будапешта словацкого и венгерского обществ). Область Словацко между тем жила себе, счастливо не ведая межславянских различий.
