Метафизический образ любой земли положено выстраивать драматургам, певцам и поэтам. О душе Моравии лучше многих сказал брненский стихотворец Ян Скацел: «Как хороши ночной порой равнины, / где абрикосов сок кропит тугую рожь»
[32]. Скацелу удалось отыскать точную метафору приветливого края, чешской житницы, родины самого сладкого в стране повидла и самого забористого фруктового бренди. В Моравии, что важно, производится 95 процентов винной продукции Чешской Республики, в том числе действительно высококачественные белые вина, многократные и по заслугам победители международных конкурсов и фестивалей. Чешским (то есть моравским) винам ни за что не сравниться по раскрученности с французскими или итальянскими, но в своей стране они пользуются устойчивым спросом, что противоречит тезису о полном торжестве пива на местном рынке алкоголя. Пиво, да, торжествует, но и местные вина чувствуют себя все игристее.
В моравских городах, вот так по личным ощущениям, обычно более солнечно и всегда хоть ненамного теплее, чем в Праге. Это край аккуратных виноградников и цветущих садов, а не плантаций буйного хмеля или сосново-еловых лесов. Это называется Центральная Европа: еще не совсем как у Средиземного моря, но уже вовсе не похоже на Балтику, говоря короче, средняя полоса. И когда утром в понедельник кто-то из знакомых рассказывает, как в выходные ездил к родственникам na Moravu, ясно представляешь себе, чем он там занимался: да тем же, чем и ты сам, когда в приятной компании осваивал «винный маршрут» в окрестностях Микулова.
Поэта Яна Скацела, диссидента и правдоискателя, в советское время не переводили на русский, он с трудом публиковался и у себя на родине. Поэтому еще один вещий пассаж из его стихов мне пришлось переложить на русский самостоятельно: «Моравия-земля достойна удивленья, / Поскольку нам неясно, есть она иль нет». Фрагменты разных философических строф Скацела, общим числом за 20, высечены на металлических подножиях двух круглых фонтанов на центральной брненской площади (это, как и «черный снаряд», результат недавней «ревитализации» города), все сплошь грустные и поучительные мысли о сущем: о высохшем колодце, о «последней жажде жизни», о павших на розовые лепестки каплях дождя и о других дождевых каплях, на стекле, которые кажутся жемчужинами, и о слоновьей слезе с озеро величиной… Но все равно трава вырастает на лугу после ливня, а я «…объяснюсь с тобой словами, взятыми у рыбы взаймы», «пока солнце, усевшись на детские санки, ныряет под воду».
Брно, как и все другие приличные столицы, заботится о своих симпатичных мифах: современные, вроде тех, что замешаны на поэтической философии Скацела, рождает то самое переустройство городской среды под острые моды XXI столетия, а древние легенды и так уже сами собой закреплены в коллективной памяти, их нужно только поддерживать. Поэтому у входа в Старую ратушу к потолку подвешено чучело крокодила (старомодно названного драконом), якобы подаренного 400 лет назад императору Матиасу II льстивыми османскими послами. Рядом красуется деревянное тележное колесо, примерно такое же, которое колесник Георг Бирк в 1635 году, отспорив целых 12 толаров, докатил из Леднице до Брюнна (54 километра) за один день, от рассвета до заката.
Средневековые подвалы торговцев под прекрасной Капустной площадью (в 1988 году, в дни моего брненского дебюта, она по законам красной топонимики еще звалась площадью 25 февраля в честь коммунистического переворота) соединены в хитрый музейный лабиринт. Выбираешься наружу — и упираешься взглядом в избыточный даже по меркам барочной архитектуры фонтан со статуями Геркулеса и его бессильных противников, Европы (аллегория Священной Римской империи), а также женскими фигурами древних царств Греции, Персии и Вавилонии. Чертовски богато! Фонтан при этом самым парадоксальным образом называется «Парнас», поскольку, как утверждают, у местной общественности в свое время сложилось ошибочное, но устойчивое мнение насчет того, что аллегории царств на самом деле изображают муз. А вот в проеме собора Святого Иакова обнаруживается иного толка каменная фигурка, «неприличного мужичка» с голой задницей, выставленной на собор Святых Петра и Павла, — это, понятным языком выражаясь, народный троллинг: шпиль башни Иаковского храма на восемь метров выше Петропавловского. Обида-то понятна: собор Петра и Павла возведен на утесе Петров, на обе его маковки отовсюду глядишь совершенно снизу, с грешной земли в поднебесье, силуэт храма выбит на аверсе десятикроновой монеты. Так и сказано в цитате из Евангелия от Матфея над главным порталом храма: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас».
Необходимость постоянного измерения времени рождает соблазн его обогнать. В Брно в этом смысле предпринята отважная футуристическая попытка: здесь установлен светящийся фонтан в виде водного занавеса, показывающего точное время. На стену из мокрой пыли проецируются цифры электронных часов, данные о температуре воздуха, а также прогноз погоды на завтра, даже с фазами солнца и луны. В принципе, на такой чудесный полупрозрачный экран можно проецировать все что угодно, от цветных узоров до рекламных слоганов и газетных передовиц, это как доска объявлений, но все-таки первым делом часы, минуты и секунды, здравствуй, будущее! История занимательной игрушки такова: за право устроить в центре города подземные гаражи частный инвестор заплатил обязанностью найти урбанистическое решение пришедшей в упадок территории между Моравской площадью и парком «Сады Освобождения» (в 1940–1950-е годы «Сады Сталина»). Помог инженер и архитектор Ярослав Черны, это ему пришло в голову напустить в стальную раму густые водяные брызги из 1023 микротрубок, импульсами которых управляет компьютерная программа.
Здесь теперь любимое место встреч брненской неформальной молодежи — днем скейтеров и роллеров, а поздними вечерами гопников и торчков, с которыми с переменным успехом воюют полицейские и общественность. Если встать спиной к воздвигнутому сразу после войны неподалеку от разрушенного Немецкого дома памятнику красноармейцу (с высокого постамента убраны цитата из товарища Сталина и советский герб), сквозь водяную стену фонтана просматривается фасад модернистского здания главного моравского театра, имени Леоша Яначека.
Яначек — третий по рангу в стране (после Бедржиха Сметаны и Антонина Дворжака) автор национальной музыкальной классики, замечательный тем, что «глубоко усвоил песенные и танцевальные моравские традиции». Усваивал он и влияния других культур: этот известный русофил адаптировал для оперной сцены «Грозу» Александра Островского, «Записки из мертвого дома» Федора Достоевского и «Живой труп» Льва Толстого, сочинил струнный квартет № 1 по мотивам его же повести «Крейцерова соната» и оркестровую рапсодию «Тарас Бульба» по Гоголю. Специалисты говорят, что музыкально-сценический почерк Яначека сформировался под влиянием творчества Модеста Мусоргского, но в Брно своего главного композитора почитают в основном не за это. Яначек создал первую «национально ориентированную» оперу «Енуфа» («Втайне от всех Енуфа ждет ребенка от Штевы. Только брак со Штевой может спасти ее от позора»), бесчисленное количество «Лашских танцев», «Ганацких танцев», «Моравских народных танцев» и прочих «Весенних песен», а также кантату «Глаголическая месса» для исполнения на старославянском языке.
