Кошмаром, преследовавшим Гитлера и его генералов, была перспектива войны на два фронта. Этого огромного преимущества фюрер никак не мог лишить французов и британцев, после того как они стали союзниками поляков. Правда, он предотвратил опасность во время чехословацкого кризиса в 1938 году, когда он блефовал, и весьма успешно. Но только он не мог сделать то же самое с британцами и французами и потому застал их врасплох советским пактом. Но это не спасло его от угрозы войны на два фронта; русские ни при каких обстоятельствах не пошли бы на риск втягивания в войну с англичанами и французами.
Можно предположить, что эта тема была центральной, занимавшей англо-французских штабистов с их первой встречи в марте и до последней. Но только в записях нет ничего. Если вопрос и обсуждался в тот или иной момент, он был сразу замят. Он так никогда и не дошел до комитета имперской обороны. Концепция использования слабости немецкого Западного фронта никогда не обсуждалась ни на уровне кабинета, ни в комитете по внешней политике кабинета
[30].
Мы видели, что на ранних заседаниях штабов и комитета имперской обороны преобладали пораженческие тенденции относительно немедленных действий – все равно каких. Теперь, в самый разгар кризиса, в середине августа, комитет имперской обороны был проинформирован, что решение увеличить первоначально намеченные экспедиционные силы с двух до четырех дивизий «привело к нехватке, а это означало, что ни одно подразделение не было отправлено во Францию полностью оснащенным».
Представитель военного министерства сообщил членам комитета, что положение настолько плохое, что вряд ли будет возможным оснастить 32 дивизии до 1942 года.
На самом деле в то время это уже было не важно. Один вопрос, которого следовало ожидать, так и не был поставлен, и ответа на него не было. По крайней мере, на заседании французского военного совета ставились правильные вопросы, даже если на них и не было ответов. А в Лондоне ни Генеральный штаб, ни правительство не поставили вопрос напрямую: какая помощь будет оказана полякам? Никто не ожидал многого от армии, но были же военно-воздушные силы и военно-морской флот?
Королевские ВВС капитулировали раньше, чем был поставлен этот вопрос. Чтобы немцы не заблуждались, им сообщили 22 августа, что не будет никаких воздушных налетов на немецкие города – только на военные объекты. Бомбардировочная авиация предназначалась для операций в будущем, и ее силы не должны были расходоваться для операций по второстепенным объектам. Действия королевских ВВС предполагалось ограничить акциями против немецкого военно-морского флота и разбрасыванием пропагандистских листовок на территории рейха. Однако об этом ничего не было сказано полякам.
Сложилась странная ситуация. Французская армия была мобилизована и готова к действиям. Британский военно-морской флот был приведен в боевую готовность и находился в море. Королевские военно-воздушные силы имели внушительное по тому времени ядро стратегической бомбардировочной авиации (чего не было у Германии). Британские самолеты могли наносить удары по Северной Германии и Руру. Таким образом, внушительные силы были готовы к действиям. Однако их политическое и военное руководство не имело ни планов, ни воли, которые привели бы эти огромные силы в эффективное движение. Вместо этого начались дипломатические интермедии, которыми Гитлер отвлекал их, пока он не был готов к нанесению удара.
На фоне суровой действительности сосредоточения немецких армий на востоке и подавляющего англофранцузского превосходства на западе дипломатическая деятельность того времени дает особенно наглядную иллюстрацию того, что получается, когда дипломатия и сила действуют отдельно друг от друга.
Утром 25 августа английский поверенный в делах в Берлине сэр Джордж Огилви-Форбс послал личное письмо Айвону Киркпатрику, начальнику немецкого отдела министерства иностранных дел. К письму он приложил краткое содержание речи Гитлера перед командирами в Берхтесгадене 22 августа. Посол видел это письмо, но был слишком занят, чтобы взять его с собой в Лондон. Поэтому, указывает в своем письме Огилви-Форбс, он посылает его Киркпатрику «лично и для использования по усмотрению». Таким образом, информация, которая вполне могла оказаться важнейшим фактором для принятия решений кабинетом, оказалась в частном письме и выпала из поля официального внимания. Вместо того чтобы оценить это новое подтверждение решимости Гитлера развязать войну, вместо мобилизации для быстрых действий кабинеты в Лондоне и Париже продолжали тратить время впустую, а военные и дипломаты – сомневаться в решимости Гитлера идти на риск мировой войны.
Биргер Далерус, шведский посредник Геринга, сообщил 27 августа после вручения Герингу письма от министра иностранных дел лорда Галифакса, что теперь он убежден: Гитлер и Геринг хотят мира. Далерус был не единственным, кто делал столь поспешные выводы.
В Уайтхолле специалист по германским вопросам в министерстве иностранных дел Айвон Киркпатрик в тот же день, 27 августа, составил «памятную записку». В ней он пришел к следующему выводу: «Тот факт, что герр Гитлер считает послание министра фельдмаршалу Герингу удовлетворительным и согласен воздержаться от действий, показывает, что правительство Германии колеблется». Киркпатрик считал, что его точка зрения была подтверждена одним сотрудником немецкого посольства в Лондоне, предположительно Тео Кордтом, с которым он поддерживал постоянную связь. Поэтому, по мнению Киркпатрика, английское правительство должно действовать примирительно по форме, но абсолютно твердо по существу. Последние признаки указывают на то, писал Киркпатрик, «что у нас неожиданно сильные позиции». Новости из Турции и Италии являются наиболее удовлетворительными. Сомнительная помощь русских не компенсирует Гитлеру отказ Муссолини вступить в войну.
Памятная записка была показана Галифаксу. Он выразил полное согласие с ее содержанием и сказал, что он постоянно имеет в виду эти соображения. Невольно возникает вопрос, ознакомился ли Киркпатрик к этому времени с личным письмом Огилви-Форбса и кратким содержанием выступления Гитлера перед командирами. Если да, а надо полагать, что так и было, тогда он, очевидно, не обратил на это выступление никакого внимания, как, похоже, и все остальные.
