Однако действительно хорошие для Гитлера новости были еще впереди. Сэр Гораций сообщил Вольтату, что правительство Чемберлена предполагает провести новые выборы этой осенью
[17]. Чемберлен чувствовал свою силу и был уверен в своей победе, независимо от того, под каким лозунгом пройдут выборы – готовности к войне или долгосрочного мира и понимания с Германией. Сэр Гораций заверил герра Вольтата, что Чемберлен, естественно, предпочитает мир.
В личном докладе Герингу Вольтат более подробно остановился на взглядах, высказанных Вильсоном, который, по мнению немецкого посла, был единственным человеком из всех, с кем Вольтат вел переговоры, чьи взгляды действительно имели значение при оценке позиции Англии. Вольтат сообщил, что Гораций Вильсон пришел на переговоры с целью восстановления дружественных отношений с Германией, подробности которых были подробно изложены в «Программе германо-британского сотрудничества». Сэр Гораций подчеркнул, что их переговоры «должны быть сохранены в тайне». Сначала следует договориться только Британии и Германии; Франция и Италия подключатся позже. Переговоры должны вестись «самыми высокопоставленными лицами», докладывал Вольтат, очевидно подчеркивая, что эти переговоры расценивались совершенно иначе, чем переговоры в Москве, где они велись без участия «высокопоставленных лиц».
Задавшись вопросом, не слишком ли он оптимистичен, Вильсон перешел к оценке личности Гитлера, сообщил далее Вольтат. Вильсон сказал, что имел возможность понаблюдать за Гитлером и думает, «что фюрер как государственный деятель в борьбе за мир мог бы добиться еще больших успехов, чем те, которых он уже добился в строительстве великой Германии». Он верил, что Гитлер хочет предотвратить мировую войну из-за Данцига. Поэтому, «если политика великой Германии в отношении территориальных притязаний приближается к концу своих требований» (курсив мой. – Д. К.), фюрер мог бы теперь перейти вместе с правительством Британии к поискам путей для этого. Тогда Гитлер вошел бы в мировую историю как один из величайших государственных деятелей и в то же время произвел бы революцию в мировом общественном мнении в отношении Германии. Вильсон добавил, что Чемберлен готов выступить с аналогичной декларацией намерений. Было, однако, важно, чтобы подобные англо-германские переговоры «не дошли до сведения лиц, принципиально враждебных к идее взаимопонимания». Если бы англичане и немцы провели такие переговоры с умением и осторожностью, они могли бы реализовать «одну из величайших политических комбинаций, какую только можно себе представить».
Вильсон, разумеется, подчеркнул, что альтернативой соглашению будет война. Однако речь шла о войне в самых общих чертах. На протяжении всех переговоров с Вольтатом и Дирксеном ни разу не говорилось о прямой помощи Британией Польше
[18].
Между тем на фоне всего прочего, о чем говорил Вильсон – в том числе и о возможных выборах осенью, – все это не звучало как мобилизация к войне, и Дирксен еще раз вернулся к этому вопросу в донесении от 1 августа. В нем были отчеты о беседах с британскими политиками, выступающими за урегулирование с Германией, и Дирксен сделал вывод, что усиливается впечатление о необходимости достигнуть соглашения с Германией в ближайшие недели, «чтобы можно было определить предвыборную политику». Существовала надежда, что летние каникулы в парламенте создадут более спокойную обстановку, необходимую «для оформления программы переговоров с Германией, которая имела бы шансы на успех».
Через два дня, 3 августа, Дирксен вновь встретился с Горацием Вильсоном. На этот раз их беседа имела особую важность, поскольку велась с большей, чем обычно, откровенностью. Сэр Гораций Вильсон развил ранее высказанную мысль, что англо-германское соглашение освободило бы Британию от ее обязательств в отношении Польши, Турции и других стран, что это обусловливалось бы включением в соглашение отказа от агрессии против третьих сторон. Поскольку такое заявление устраняло угрозу агрессии, не было необходимости в предоставлении им гарантий. Затем Вильсон подробно остановился на вопросах ведения переговоров и обеспечения безусловной секретности, что было необходимо для их успеха, после чего он перешел к наиболее важному аспекту беседы. Он заявил Дирксену, что, «по имеющимся у английского правительства сведениям (обратите внимание на дату этой беседы – 3 августа. – Авт.), Германия в ближайшее время собирается призвать под ружье 2 миллиона солдат и провести на границах Польши масштабные маневры с участием огромного количества самолетов».
Дирксен ответил, что крупные маневры, запланированные немцами, «никоим образом не сравнимы с военными мероприятиями, осуществляемыми другими державами». Поляки мобилизовали 1 млн человек, которые развернуты у немецкой границы («сэр Гораций усомнился в том, что было мобилизовано такое большое число поляков, но ничего не возразил против цифры 900 000»); вооруженные силы Британии – сухопутные, морские и воздушные – были «более или менее мобилизованы»; Франция также осуществила обширные мобилизационные меры, утверждал Дирксен. Поэтому немцы не могли «изменить свои планы или отменить маневры». Вильсон заверил Дирксена, что имел в виду не это. Все, что он просил, заключалось в том, чтобы маневры проводились в обычном для условий мирного времени порядке. Сэр Гораций выделил три вопроса, по которым английское правительство хотело бы получить разъяснение относительно политики Германии: какие указания даст Гитлер для развития более тесных экономических связей, которые обсуждались с Вольтатом; будет ли Гитлер в состоянии гарантировать, что международная обстановка не ухудшится в ближайшие недели; как Гитлер даст знать о «своем решении взять на себя инициативу в создании атмосферы, в которой программа переговоров может быть рассмотрена с перспективой на успех».
Поэтому не следует удивляться, что предупреждения, высказанные генералом Айронсайдом в Варшаве, когда он заявил немцам, что Британия намерена быть наготове, чтобы помочь Польше, были восприняты нацистами с изрядной долей скептицизма. Это был не первый пример, с которым немцы столкнулись в данном контексте, двойственности англо-французской политики. Несколькими неделями ранее произошел любопытный эпизод, когда Риббентроп назвал блефом заявление Боннэ. Однако тон, который немцы приняли по отношению к французам, был совершенно иным, чем тон слащавой корректности, характерный для переговоров Вольтата в Лондоне. Обмен мнениями с французами начался с ноты французского правительства, которая была вручена немецкому послу в Париже 1 июля министром иностранных дел Франции М. Боннэ. В ней делалась ссылка на переговоры, которые Боннэ вел с Риббентропом во время его визита в Париж в декабре 1938 года. Далее в решительной форме говорилось, что Боннэ счел своим долгом «определенно заявить, что любая акция, в любой форме, которая будет иметь тенденцию изменить статус-кво Данцига и тем самым спровоцировать вооруженное сопротивление Польши, приведет в действие франко-польское соглашение и обяжет Францию оказать Польше немедленную помощь».
