— Да, мэм, — говорил Буш. — Он — как Нельсон. Он нервный, как Нельсон, и по той же самой причине. Он все время думает — вы бы удивились, мэм, если б узнали, как много он думает.
— Мне кажется, я бы не удивилась, — сказала леди Барбара.
— Это потому, что вы тоже думаете, мэм. Это мы, тупицы, удивляемся. У него больше мозгов, чем у нас всех, вместе взятых, исключая вас, мэм. Он страшно умный, уверяю вас.
— Охотно вам верю.
— Из всех из нас он лучший моряк, мэм, а что до навигации — Кристел в сравнении с ним просто дурак.
— Да?
— Конечно, он иногда со мной резковат, да и с другими тоже, но поверьте, мэм, это вполне естественно. Я знаю, сколько у него забот, а он ведь слабый, как и Нельсон. Я иногда тревожусь за него.
— Вы в нем души не чаете.
— Души не чаю? — Стойкая английская натура Буша воспротивилась этому сентиментальному выражению. Он рассмеялся немного смущенно. — Раз вы так говорите, может, и правда. Никогда не думал, что я его люблю. Привязался я к нему, это да.
— Это я и хотела сказать.
— Матросы его боготворят. Они за него в огонь и в воду, что хошь сделают. Посмотрите, сколько он совершил за это плавание, а порка даже не каждую неделю, мэм. Этим-то он и похож на Нельсона. Они любят его не за то, что он говорит или делает, а просто за то, что он такой.
— Он по-своему красив, — сказала леди Барбара. Все-таки она была женщина.
— Наверно, мэм, коли вы об этом заговорили. Но это не важно: будь он страшен как смертный грех, нам было бы все равно.
— Конечно.
— Но он робок, мэм. Он не догадывается, какой он умный. Вот что меня в нем удивляет. Вы мне не поверите, мэм, но он верит в себя не больше, чем я в себя. Даже меньше, мэм.
— Как странно! — сказала леди Барбара. Она привыкла к самоуверенности своих братьев, вождей нелюбящих и нелюбимых, однако замечание было продиктовано простой вежливостью — ее вовсе не удивило услышанное.
— Посмотрите, мэм, — вполголоса произнес Буш.
На палубу вышел Хорнблауэр. Они видели его лицо, бледное в лунном свете. Капитан посмотрел по сторонам, проверяя, все ли в порядке на корабле, и они отчетливо читали муку на его лице. Он выглядел совершенно потерянным.
— Хотел бы я знать, — сказал Буш, после того как Хорнблауэр вновь удалился в одиночество своей каюты, — что эти черти на люгере сделали с ним или сказали ему. Хукер — он был в тендере — рассказывал, что на палубе кто-то выл как безумный. Черти бездушные! Я думаю, это еще какое-то их гнусное зверство. Вы сами видели, как это его расстроило.
— Да, — мягко сказала леди Барбара.
— Я был бы вам так благодарен, мэм, если бы вы попробовали немного его развеселить, прошу прощения, мэм. Думаю, его надо немного отвлечь. Может, вы сумеете, уж извините меня, мэм.
— Я попытаюсь, — сказала леди Барбара, — но не думаю, чтобы мне удалось то, что не удалось вам. Капитан Хорнблауэр никогда не обращал на меня особого внимания, мистер Буш.
Однако приглашение пообедать с леди Барбарой, которое Геба передала через Полвила, подоспело вовремя: Хорнблауэр как раз силился побороть приступ черной тоски. Он прочел записку так же внимательно, как леди Барбара ее писала — а писала она умно и с расчетом. Сперва леди Барбара мило извинялась, что посмела оторвать капитана от работы. Затем говорилось, что леди Барбара узнала от Буша, что «Лидия» вскорости пересечет экватор. По мнению леди Барбары, это событие заслуживает скромного торжества. Если капитан Хорнблауэр доставит леди Барбаре удовольствие отобедать с ней и укажет, кого еще из офицеров пригласить, леди Барбара будет очень рада. Хорнблауэр написал в ответ, что капитан Хорнблауэр с радостью принимает любезное приглашение леди Барбары и надеется, что леди Барбара сама пригласит, кого пожелает.
Однако его радость от возвращения в общество омрачалась. Хорнблауэр всегда был беден, а в то время, когда снаряжал «Лидию», и вовсе ума приложить не мог, где раздобыть денег, — надо было обеспечить Марии сносное существование. В результате он не смог прилично обмундироваться, а спустя несколько месяцев его одежда окончательно пришла в упадок. Все сюртуки были латаные-перелатаные. Все треуголки пришли в негодность. Латунный блеск эполетов выдавал то обстоятельство, что при рождении они были покрыты лишь тонкой позолотой. У него не было ни панталон, ни чулок, в которых не стыдно показаться на людях; некогда белые шейные платки заскорузли, и уже никто не принял бы их за шелковые. Только шпага «стоимостью в пятьдесят гиней» сохраняла достойный вид, но ее-то никак нельзя было надеть на обед.
Хорнблауэр сознавал, что его белые парусиновые штаны, пошитые на борту «Лидии», мало походят на те модные наряды, которые привыкла видеть леди Барбара. Он выглядел оборванцем и чувствовал себя оборванцем; разглядывая себя в крохотное зеркальце, он не сомневался, что покажется леди Барбаре смешным. В каштановых кудрявых волосах мелькала седина, и, поправляя пробор, Хорнблауэр с ужасом заметил розовую кожу — залысина росла неимоверно быстро. Он с отвращением разглядывал себя в зеркало, чувствуя в то же время, что охотно отдал бы руку или оставшиеся волосы за орден и ленту, чтобы пустить пыль в глаза леди Барбаре. Однако и это было бы тщетно: леди Барбара с детства вращалась среди кавалеров Чертополоха и Подвязки — орденов, о которых он не смел и мечтать.
Он едва не послал леди Барбаре записку с отказом прийти на обед, однако тут же представил себе последствия: передумав в последний момент, он даст Полвилу понять, что сделал это, осознав свою нищету, и Полвил посмеется над ним (и его нищетой). Он пошел обедать и в отместку сидел во главе стола насупленный, молчаливый, отравляя всем удовольствие и сводя на нет любую попытку завести разговор. Так что вся затея началась неудачно. Мщение было довольно жалкое, но Хорнблауэр получал некоторое удовлетворение, видя, как леди Барбара с тревогой глядит на него через стол. Под конец его лишили и этой радости. Леди Барбара вдруг улыбнулась, заговорила легко и чарующе и навела Буша на разговор о Трафальгаре, рассказ о котором на памяти Хорнблауэра выслушивала по меньшей мере дважды.
Разговор сделался общим, затем оживленным. Джерард не стерпел, что говорит один Буш, и встрял с историей, как в бытность работорговцем участвовал в стычке с алжирским корсаром у мыса Спартель. Этого плоть и кровь Хорнблауэра вынести не смогли. Он вступил в беседу, а безыскусный вопрос леди Барбары о сэре Эдварде Пелью и вовсе развязал ему язык — Хорнблауэр служил у Пелью мичманом и лейтенантом и гордился этим. Только к концу обеда он взял себя в руки и отклонил, после тоста за здоровье короля, предложенный леди Барбарой роббер. Уж это-то, решил он, произведет на нее впечатление. Во всяком случае, на офицеров это впечатление произвело — Буш и Джерард обменялись изумленными взглядами, услышав, что капитан отказывается сыграть в вист. Вернувшись в каюту, Хорнблауэр слышал сквозь переборку отголоски шумной игры в «двадцать одно», которую леди Барбара предложила взамен. Он почти желал быть сейчас вместе с ними, хотя всегда почитал «двадцать одно» игрой для умственно неполноценных.
