Она закрыла глаза, а Стас опустился на колени и поцеловал ее в живот, потерся о чувствительную кожу щекой, а потом сказал, разрывая душу в клочья:
— Саша, ты мой смысл, понимаешь? Я тонул, а ты коснулась меня своим смехом, и я пошел не ко дну, а утонул в тебе. Ты мой дом, маяк…
Он прижался губами к ее запястью, такому тонкому в его большой ладони.
— Я ведь тоже тебе ничего не говорил. Надеялся, ты сама ко мне придешь. Но ты ведь приходила. И сразу после знакомства. И потом, перед Новым годом, а я снова оттолкнул тебя… черт, прямо под пули толкнул… Потом думал тысячу раз: лучше бы засунул свою гордость подальше и любил тебя всю ночь. Была бы сплошная польза и для моего здоровья, и для твоего.
Саша тихо засмеялась. Она тоже об этом думала. Но ведь всего не предугадаешь.
— Мне так хотелось признаться тебе тогда, на Настиной свадьбе. И как только хватило сил тебя отпустить…
— Просто ты в тот момент беспокоилась обо мне, а не о себе. А я этого не понял. Знал бы наверняка, что нужен тебе, то вообще не уехал бы в Штаты, остался бы твоей тенью и умер от счастья. Поэтому… все получилось так, как должно было. Говорю, как глава Гильдии фаталистов. Я люблю тебя, и ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю. Возмещу себе ущерб за все четыре года. За все твои пижамы, за дни, когда ты мне не снилась.
Саша не могла пошевелиться, в горле застрял ком невыносимой нежности, но она нашла в себе силы усмехнуться и сказать:
— Знаешь, мы будто прошли три стадии в наших отношениях: ад, чистилище и рай… Если бы ты не вернулся, я бы навсегда застряла между мирами. Так что кто еще кому должен возмещать.
…Нет, она никогда не устанет смотреть на улыбку Ареса. Это полет в космос. В зеленых глазах — золотая россыпь, как звезды, и эта печать порочности, которую не смоют даже сотни лет.
* * *
На полу — новые подушки, разноцветные, но не яркие. Диван явно перетягивали новой замшей. А зеркало осталось то же, и Стас разглядывал обнаженную Сашу, которая прислонилась к нему спиной. В комнате было темно, но он не включал свет — зажег несколько больших свечей, которые тоже сюда принесла она. Вот и нашлось оправдание курению: зажигалка очень пригодилась, и сейчас он мог видеть свою светлую в интимно-приглушенном свете.
Он обводил кончиками пальцев ее плечи, груди, живот, глядя, как она срывается в дыхании, как в карамельных глазах загорается тот самый огонь, который всегда горел в нем. Саша была потрясающая, соблазнительная, отзывчивая. Волосы подсохли и лежали волнами на спине, доходя почти до пояса. Стас подумал, что должен был родиться в цыганском таборе, чтобы можно было расчесывать волосы своей женщины и не выглядеть при этом подкаблучником.
Она так и не спросила, что именно связывает его с Эмили, но объяснять суть своих отношений с мисс Райт он не хотел сейчас. Вообще не хотелось произносить имя другой женщины в этой комнате.
Но Саша все-таки не вынесла недосказанности.
— Ты больше не уедешь?
— Нет.
— А… Эмили?
— Она прилетит сюда в октябре. — Стас сам не понял, зачем ляпнул так двусмысленно. То ли последний выживший в нем демон вдруг заулюлюкал, требуя подразнить Сашу, то ли просто понимал, что это последний раз в жизни, когда он дает повод для ревности. Хотелось почувствовать, как это — когда тебя ревнует любимая женщина.
Оказалось, хреново. Почувствовать удалось только душевную боль, когда Саша закрыла глаза, нахмурившись, но ничего не сказала, не показала, как он ранил ее без повода.
— Она приедет, чтобы дать тебе автограф. Мы с ней друзья, я спас ей жизнь.
— Ты не должен ничего объяснять…
— Я с ней не спал, слышишь? С того дня, как увидел тебя, у меня никого не было. Вообще. Даже не целовался ни с кем, потому что на тебе крышей поехал.
— Не нужно… Все хорошо, правда. — Не поверила она, и Стас удивленно сказал, сжимая ее плечи:
— Серьезно?! Ты мне не веришь? И что значит «хорошо»? Светлая моя, ты что, меня даже не ревнуешь?! Я ведь и обидеться могу. Совсем ты мою мужскую гордость не бережешь.
Сашины губы дрогнули в улыбке.
— Еще как ревную. Когда-то в Катю Лукьянцеву чуть заклинанием от Тьмы не ударила за то, что она тебя трогала. Сама себя испугалась тогда.
— А все, поздно оправдываться. Сейчас я тебя возьму… столько раз, сколько понадобится, чтобы твои слова «Я тебе верю, Стас, любовь моя» прозвучали убедительно. Эту игру, кстати, ты когда-то придумала, так что не возражай. Пока не поверю, что ты мне веришь, ты будешь основательно занята.
Он не дал ей даже шанса возмутиться, подхватил на руки и уложил на пол, накрыв собой. Саша попыталась сопротивляться, но он закрыл ей рот поцелуем. Она собралась применить болезненное заклинание против Тьмы, но Стас зафиксировал ее запястья, заведя их ей за голову. Она вознамерилась ударить пяткой и скорее всего у нее получилось бы нанести ему психологический и физический вред, но Стас ловко перевернулся, так что Саша оказалась сверху.
— Забавные у нас брачные игры. И я бы позволил тебе вести, но сейчас я такой оскорбленный, что ответ мой простой: не верю. Следующая попытка.
Саша легла на него, потерлась грудью, а затем склонилась к его уху и прошептала невинно:
— А разве у нас брачные игры?
— Будет зависеть от силы твоего раскаяния.
Она улыбнулась так, как умела только она: смесь нежности, тепла и роковой женственности — и прижалась губами к его шее. Если бы Саша была вампиром, он бы с радостью умер сейчас под ней. А она тем временем спустилась ниже, целуя плечо, шрам вдоль руки, и рельеф пресса, который сразу заныл от ее прикосновений.
— Я верю тебе, Арес, любовь моя. Просто это сродни чуду. Ты в зеркало себя видел? Ты же мечта. — Она передвинулась еще ниже. — Верность в образ не вписывается. Хотя, что я понимаю в фаталистах.
— Не убедила, — хрипло выдохнул он и приподнялся на локтях, чтобы увидеть, как Саша, его светлая девочка, обхватает ладонью болезненно твердый член, медленно облизывает головку… и, с обожанием глядя Стасу в глаза, начинает сосать.
У него в легких кислород закончился.
Он тоже хотел ощутить Сашу на языке, поэтому накрыл ладонью ее затылок, собирая волосы в кулак, и остановил, предлагая:
— Давай по-другому.
Он уложил ее на спину, сжал стройные колени и широко развел ее ноги.
– Покажи, что ты делала, когда думала обо мне, — хрипло попросил он, и Саша послушно опустила одну руку себе между ног, погружая средний палец между влажных складок.
Зрелище было до того порочным, что он мысленно кончил. Все в ней заводило его: и большой рот, и высоко вздымающиеся груди со отвердевшими карамельными сосками, и покрасневшая кожа бедер, и тонкие щиколотки. Вся она была для него одним нереальным фетишем.
