А потом, сказала Суся, Арнолд Гаффни разжился долей в аптечной лавке посреди графства Лимерик, где потоп случался пять лет из шести и все кругом мерли от мокрого гриппа как мухи. Водился у них там и врач, некий Кливи, коновал из конюшни в Коркыге
[79], сообщила Суся, произнося это название на керрийский манер, чтоб говорило само за себя. Словом, Арнолд Гаффни вступил в честный бой. Однако был он фармацевтом прилежным, и воды, и грипп в конце концов отступили, а он в порядке передышки, по овеянной веками традиции, столь же старой, как керрийское изобретение туризма в X веке, дабы взбодриться духом, прибыл на воды Килларни.
Самую малость порозовели поверху щеки его, сказала Суся. Но, что важнее, пусть сам он и не сознавал этого, на лице его запечатлелось новое понимание хрупкости человеческого устройства и мимолетности жизни.
А еще проступил на нем первый отпечаток философии удачи. Арнолд покамест не отыскал тот самый катализатор, но стопы его, как оказалось, уже направлялись по скрипучим двенадцатидюймовым половицам вестибюля “Озерной”, кои только-только начали подсыхать от ревущего пламени очагов, необходимость коего диктовало и недавнее открытие гостиницы заново, и житье под водопадом. Арнолд подошел к гостиничной стойке, получил там ключ от седьмого номера, и когда ушастый коридорный Артур понес его чемодан вверх по лестнице, на повороте Арнолд Гаффни миновал Анни Муни с ведром – та направлялась вниз – и сказал ей: “Здравствуйте, мисс Муни”, а более ничего, коснулся черного поля своей слишком уж громоздкой шляпы, зарделся, заморгал слишком уж подслеповатыми глазами и взглядом своим сообщил, что чудесна она все так же, как он ее запомнил.
И вот тогда что-то в ней уступило, решил я. Прямо там, не сходя с места, на повороте лестницы, между тем, как Артур поставил чемодан и вновь его поднял, прядая ушами и возобновляя свой десятитысячный подъем, что-то в Анни Муни разглядело в аптекаре недавний жизненный опыт и то, что это опыт печали или утраты – или и того и другого, – и поняла она: если предложит вторично, она ему не откажет.
Венчанье состоялось в маленькой церкви к северу от Килларни. Мать и отец Анни Муни прибыли на телеге вместе с двумя другими дочерями, все завернуты в одеяла, пропитанные дождем, от долгой жидкой поездки вид у них был утопленный, а под сводами церквушки обувка их громко скрипела. В порыве и свойственном ей, и противном в церковь Анни Муни решила идти пешком под дождем. Когда вторично взяла она отца под руку у церковных врат, слоновая кость ее платья покрылась серебром, а волосы – жемчугом.
Как и большинство людей, Фаху Арнолд обнаружил случайно. Был он автомобилистом выходного дня. Катание на авто для своего удовольствия в те времена все еще было диковинкой, дороги суровы, но пустынны, и для ученого таили они очарование неизведанного, а также механизированную победу над жесткими ограничениями человечески доступных дистанций. Кроме того, в автомобиле Арнолд делался выше ростом и моложе, а катание по окрестностям оказалось превосходным средством борьбы с кислятиной воскресных вечеров. Как выяснилось, если находиться в движении – со скоростью миль до сорока в час, скажем, – устранялось ощущение пустоты и на время прогулки заживала душевная рана от того, что дети у них, похоже, не получатся.
Одним сырым июньским днем отправились они с молодой женой на черном “форде” к западу, дворники судорожно разметали то, что Арнолд, благослови его Боже, счел недолгим ливнем, дороги вились среди обезумевшей зелени, машина катилась отменно, пока двигатель не перегрелся и не пришлось свернуть с главной дороги, проехать мимо Креста Коммодора и дома Коттера, подкатиться к кузне и заскочить внутрь под дождем – попросить у Томми воды.
И вот, потому что воды им дали и потому что жена Томми была святой по имени Мэри, настоявшей на том, что супругам необходимо зайти в дом за катализатором в виде кружки чаю и ломтя заварного кекса, пока автомобиль остывает, Арнолд влюбился заново, на сей раз – в Фаху. Не проясняя это для себя в сознательном уме, никак не принимая в расчет соображения коммерческие и не взвешивая доводы “за” и “против”, но, возможно, следуя более глубоким доводам не-разума, что дождь всегда будет напоминать ему об их свадьбе, – для него дождь и любовь нерасторжимы – он допил чай, глянул на глянцевитую воду, струившуюся рекой по кривой улыбке Церковной улицы, и подумал: Мы могли бы принести здесь пользу.
23
Обо всем этом я, разумеется, не знал и даже не догадывался. С расстояния в полвека невозможно упомнить, какие подробности почерпнуты из какого источника и в каком порядке, и, вероятно, не только я иногда считаю, будто что-то возникшее в моем воображении случилось наяву. Не исключено, что я один полагаю, будто это не имеет значения.
Сочетая допущение, Диккенса и детали, какие околично выдавала бабушка, я составил свою версию событий. Теперь, с той безупречной ясностью, с какой видим мы истории нашего собственного сочинения, я вновь узрел миссис Гаффни на Пасхальной воскресной службе, перетолковал заново то, с каким достоинством она держалась, и остался тронут этой воображаемой жизнью.
Говорю это ради того, чтобы объяснить дальнейшее.
Так же, как один человек способен подпасть под чары другого, я привязался к Кристи. Непосредственным результатом уличного пения я предполагал некие последствия, если не сказать катастрофу. Так оно было устроено: сперва происходит одно, а из него вытекает второе. Но не в Фахе, где верх одерживала некая глубинная истина человеческого поведения, и в точности так же, как никто не заикался о том, что было известно всем, – о том, что я метил в священники, – байка о пении скользнула в недра здешних умов, и Фаха вновь погрузилась в свойственную ей дремоту. Ничем не рискуя, можно было б возвести над въездом в деревню арку с непререкаемым девизом: Здесь не происходит ничего.
Однако неподвязанный сюжетный конец невыносим, кто его знает почему. Последующие несколько дней мы с Кристи, как и прежде, обходили окрестности с подписным листом. Вечерами он плавал в реке, а потом мы играли в карты в саду, а из дверей доносилась скрипучая музыка по радио, или же мы брали велосипеды и возобновляли наш приблизительный поход в поисках Младшего Крехана. Ни разу и никак не обозначил Кристи следующий этап своего плана, и интермедию эту я счел невыносимой. А затем, поскольку не так-то просто сбежать от веры в воскресение и искупление, я решил повидать Анни Муни сам.
* * *
Вскоре после смерти Арнолда Гаффни стало понятно, до чего чудесные услуги он оказывал, и причуды его натуры, его неспешное пристальное внимание к нюансам рецепта, как приносил он из недр Аптеки тот или иной том и читал о воздействии снадобья, и целевом, и побочном, покуда покупатель стоял и ждал или же усаживался в красное кожаное кресло – Просто выдайте мне это, а, мистер Гаффни? – его не-фахскую аккуратность, его лимериковость, его религиозное соблюдение укороченного рабочего дня по средам, злоупотребление французским одеколоном, каким он торговал, все проклятья, критику и жалобы – все смыло в день потопа, в день его похорон.
