Однажды я пригласил поэта В. Х. Одена на один из музыкальных сеансов Китти Стайлс, и он был поражен мгновенным преображением больных, вызванным музыкой; видя его, Оден вспомнил афоризм немецкого романтика Новалиса: «Каждая болезнь – это музыкальная проблема; каждое излечение – это музыкальное решение». Это изречение в буквальном смысле слова относилось к нашим страдавшим паркинсонизмом пациентам.
Обычно паркинсонизм называют «двигательным расстройством», хотя в тяжелых случаях поражается не только двигательная сфера, но также поток восприятия, мышления и чувств. Расстройство этого потока может принимать разнообразные формы; иногда, как подразумевает термин «кинетическое заикание», нарушается плавный поток движения, двигательные акты становятся прерывистыми, толчкообразными, состоящими из чередующихся остановок и пропульсий. Паркинсоническое заикание (как и заикание речевое) может сглаживаться ритмом и плавным течением музыки – если, конечно, она правильно подобрана для данного больного, а такой подбор является сугубо индивидуальным. На одну из моих пациенток, Фрэнсис Д., перенесшую летаргический энцефалит, музыка оказывала такое же сильное воздействие, как лекарство. Только что мы видели ее зажатой, заторможенной или дергающейся в тиках и что-то быстро и бессвязно бормочущей, напоминающей бомбу с часовым механизмом в человеческом облике. Но если в следующий момент начинала играть музыка, то все эти двигательно-обструктивные расстройства проходили, как по мановению волшебной палочки, движения становились изящными и плавными, миссис Д. внезапно освобождалась от своих автоматизмов, улыбаясь, «дирижировала» музыкой или начинала пританцовывать в такт. Но для этого было необходимо, чтобы музыка исполнялась легато, – стаккато и ударные инструменты производили обратный эффект, вызывая в такт усиление непроизвольных подергиваний и толчкообразных движений. Больная становилась похожей на механическую куклу или марионетку. Вообще, «подходящей» музыкой для больных паркинсонизмом является не только легато, музыка должна иметь вполне определенный ритм. С другой стороны, если музыка слишком громкая, мощная или навязчивая, то пациент оказывается беспомощным перед лицом музыки, которая захватывает его и тащит за собой. Сила музыкального воздействия при паркинсонизме не зависит от того, знакома она или нравится больному, но, как правило, она лучше работает, если больной знает и любит ее.
Другая больная, Эдит Т., бывшая учительница музыки, говорила о постоянной потребности в музыке. Она рассказывала, что с наступлением паркинсонизма стала «неэстетичной», что ее движения стали «деревянными, механическими – как у робота или куклы». Она утратила естественность и музыкальность движений; короче, паркинсонизм лишил ее музыкальности. Но если она оказывалась обездвиженной и оцепеневшей, то даже одного воображения музыки было достаточно, чтобы восстановить способность к движению. В такие моменты, по словам самой больной, она «могла в танце вырваться за пределы плоского, застывшего ландшафта, в котором была до того зажата», и начать двигаться легко и грациозно. «Было такое впечатление, что я вдруг вспоминала себя, мою живую мелодию». Но потом, когда внутренняя, воображаемая музыка заканчивалась так же внезапно, как и начиналась, больная снова стремительно проваливалась в бездну паркинсонизма. Такой же показательной, а возможно, и аналогичной, была привычка пользоваться способностью других людей к ходьбе. Эдит могла легко автоматически идти рядом с другим человеком, приноравливаясь к ритму, темпу и кинетической мелодии его походки, но как только этот человек останавливался, Эдит останавливалась тоже.
Движения и восприятия больных паркинсонизмом часто бывают ускоренными или замедленными, но сами больные этого не замечают и начинают осознавать, только когда сверяются с часами или с движениями других людей. Невролог Уильям Гудди описал это в своей книге «Время и нервная система»: «Сторонний наблюдатель может заметить, как медленны движения паркинсоника, но сам больной скажет: «Мои движения кажутся мне нормальными до тех пор, пока я не увижу по часам, как много времени они занимают. Мне кажется, что часы на стене палаты идут очень быстро». Гудди писал о разнице, временами очень большой, между «личным временем» пациента и «объективным временем» часов
[110].
Но если в игру вступает музыка, то ее темп и быстрота берут верх над паркинсонизмом и позволяют больному на время ее звучания вернуться к своему естественному темпу движений, который был характерен для пациента до наступления болезни.
Действительно, музыка препятствует любым попыткам ускорения и замедления, накладывая на движения больного свой собственный темп
[111]. Недавно мне пришлось наблюдать этот феномен на сольном концерте выдающегося (ныне страдающего паркинсонизмом) композитора и дирижера Лукаса Фосса. К фортепьяно он приближался стремительно и неровно, как плохо управляемая ракета, но стоило ему сесть за клавиатуру и начать играть ноктюрн Шопена, как из-под его рук лилась плавная, изящная, подчиненная ритму и мелодии музыка. Движения пианиста снова становились неровными и ускоренными, как только переставала звучать музыка.
Музыка оказалась бесценным лекарством для одного необычного больного с постэнцефалитическим синдромом, Эда М., у которого правая половина тела отличалась повышенной быстротой движений, а левая половина – их сильной замедленностью. Мы никак не могли подобрать для него адекватное лечение, так как лекарства, улучшавшие состояние одной половины тела, неизбежно ухудшали состояние противоположной. Этот больной любил музыку, и в его палате стоял маленький орган. Только садясь за орган и начиная играть, он мог приводить в порядок и согласовывать ритм и темп движений обеих половин своего тела. Обе половины начинали действовать синхронно и в унисон.
Фундаментальная проблема паркинсонизма заключается в неспособности больного к спонтанной инициации движения; больной паркинсонизмом всегда «застревает» или «цепенеет». В норме между нашим сознательным намерением и подкорковыми механизмами (в первую очередь, базальными ганглиями) устанавливается мгновенная связь, позволяющая сразу начать действие. (Джеральд Эдельман в книге «Запечатленное настоящее» называет базальные ганглии, вместе с мозжечком и гиппокампом, «органами-преемниками».) При паркинсонизме, однако, поражаются главным образом базальные ганглии. Если поражение тяжелое, то паркинсоник превращается в неподвижную молчащую статую, он не парализован, он «заперт», не в силах самостоятельно начать любое движение, но тем не менее сохраняет способность превосходно отвечать на определенные стимулы
[112]. Больной паркинсонизмом, если можно так выразиться, заперт в своем подкорковом ящике и может из него выбраться (по образному выражению Лурии) только с помощью внешнего стимула
[113]. Таким образом, больного паркинсонизмом можно побудить к действию, просто, например, бросив ему мяч (правда, после того как он поймает мяч или бросит его обратно, больной снова цепенеет). Для того чтобы наслаждаться реальным чувством свободы, для того чтобы способность к произвольным движениям сохранялась дольше, необходим стимул, действующий продолжительное время, и самым мощным из таких стимулов является музыка.
