Джаз или рок с их тяжелыми ударными и с их свободой импровизации могут быть особенно привлекательными для людей, страдающих синдромом Туретта. Я знал многих музыкантов-джазистов с этим синдромом (хотя у меня есть знакомые и среди таких же музыкантов, предпочитающих структурированность и строгость классической музыки). Дэвид Олдридж, профессиональный джазовый барабанщик, исследовал эту тему в своих записках, озаглавленных «Человек ритма».
=«Я начал колотить по приборной доске автомобиля с шестилетнего возраста, выбивая ритм, который поглощал и уносил меня, вливаясь мне в уши… Ритм и синдром Туретта сплелись в моей душе с тех пор, как я понял, что, барабаня по столу, я могу скрыть и замаскировать дрожь и непроизвольные движения рук, ног и шеи… Эта маскировка помогала обуздывать энергию, направляла ее в более спокойное русло… Это право на взрыв позволяло мне погружаться в бездонный резервуар звуков и физических ощущений, и тогда я понял, где ждет меня моя судьба. Так я стал человеком ритма».
Олдридж часто прибегает к музыке, чтобы замаскировать тик и направить в нужное русло его взрывную энергию. «Мне предстояло научиться обуздывать невероятную энергию синдрома Туретта, затыкая его, словно мощный пожарный шланг». Обуздывание болезни тесно переплетается у Рэя с творческими, непредсказуемыми музыкальными импровизациями. «Непреодолимое желание играть и желание освободиться от бесконечного напряжения синдрома подхлестывают друг друга». Для Олдриджа и, вероятно, для многих других больных с синдромом Туретта музыка стала неразрывно связанной с движениями и самыми разнообразными ощущениями.
Привлекательность, радость и лечебное воздействие игры на барабане давно известны в сообществе больных синдромом Туретта. Недавно в Нью-Йорке я принял участие в работе кружка барабанщиков, организованного Мэттом Джордано, одаренным барабанщиком, страдающим синдромом Туретта. Если Мэтт не сосредоточен на каком-то деле, то он постоянно совершает множественные насильственные движения, характерные для его болезни. Такими же тиками страдали и все собравшиеся в помещении люди – а их было около тридцати человек. Каждый из них дергался в тиках, наступавших через разные интервалы времени. Это было какое-то извержение самых разнообразных, заразительных конвульсий, прокатывавшихся по аудитории, как рябь по воде, но как только началось занятие и зазвучали барабаны, все тики, как по волшебству, исчезли. Внезапно произошла синхронизация, теперь передо мной была слаженная группа, все побуждения которой «были подчинены единому ритму», как говорит Мэтт. Энергия синдрома, избыточные движения, раскрепощенная шутливость, изобретательность – все это слилось в творческом порыве и нашло выражение в музыке. Музыка обладает здесь двойной властью: во-первых, она преобразует активность мозга, внушает спокойствие и сосредоточенность людям, измученным непрекращающимися тиками и насильственными побуждениями; а во-вторых, она создает музыкальные и социальные узы между другими людьми, и то, что вначале было скоплением одиноких, часто подавленных и погруженных в себя индивидов, стало группой, спаянной единой целью, – настоящим оркестром барабанщиков, ждущих движения дирижерской палочки Мэтта.
Ник ван Блосс, молодой английский музыкант, страдает выраженным синдромом Туретта – Ник полагает, что в день у него происходит около сорока тысяч тиков, включая навязчивости, подражания, насильственный счет, насильственные прикосновения и так далее. Но стоит Нику сесть за фортепьяно, как от всех этих неприятностей не остается и следа. Я попросил его сыграть мне Баха (Бах – его любимый композитор, а Гленн Гульд – образец для подражания), и ван Блосс без промедления исполнил мою просьбу. У больного остались только мимолетные гримасы, которые, надо думать, беспокоили его намного меньше, чем Гульда – его знаменитое мычание. Первые симптомы синдрома де ля Туретта появились у Ника в семилетнем возрасте, и мальчик сразу стал объектом насмешек и издевательств со стороны одноклассников. Тики продолжались беспрерывно до тех пор, пока родители не купили фортепьяно, и это событие преобразило жизнь Ника. «У меня вдруг появилось пианино, – пишет он в своей книге «Занятое тело», – и это стало моей первой и единственной любовью, поднесенной мне на блюдечке… Когда я начинал играть, мои тики почти полностью исчезали. Это было как чудо. В школе я весь день гримасничал, извивался и извергал потоки ругани и приходил домой совершенно обессиленным. Я сразу бежал к инструменту и играл, играл, пока у меня хватало сил, не только потому, что мне нравились звуки музыки, но и для того, чтобы избавиться от ненавистных тиков. На время игры я избавлялся от болезни, ставшей моим вторым «я»».
Когда я обсуждал этот вопрос с Ником, он говорил о своей болезни в понятиях «энергии» – ван Блосс чувствовал, что синдром Туретта во время игры никуда не исчезал, просто музыка «обуздывала и концентрировала» его, а в особенности насильственное влечение к прикосновениям находило свое разрешение в ударах по клавишам. «Одновременно я побрасывал в топку синдрома Туретта то, чего он так жаждал – прикосновение, – пишет Ник. – Фортепьяно взывало к моим пальцам… доставляло мне небесное наслаждение от возможности прикоснуться к нему: восемьдесят восемь клавиш – все, как одна, – ждали, когда их коснутся мои измученные ожиданием пальцы».
Ван Блосс считает, что репертуар тиков полностью сформировался у него к шестнадцати годам и с тех пор мало изменился, но Ник стал более терпимо относиться к своему заболеванию, так как понимает, что синдрому Туретта отведена решающая роль в его игре на фортепьяно.
Особенно интересно мне было слушать разговор между Ником ван Блоссом и Тобиасом Пикером, выдающимся композитором, тоже страдающим синдромом Туретта – слушать, как они говорили о роли, которую сыграла болезнь в их становлении как музыкантов. Пикер тоже страдает множественными тиками, но они исчезают, когда он сочиняет, играет на рояле или дирижирует. Я видел, как он неподвижно часами сидел за компьютером, занимаясь оркестровкой своих фортепьянных этюдов. Тиков не было, но это не означает, что вместе с ними исчез и синдром Туретта. Напротив, Пикер чувствует, что именно болезнь направляет его творческое воображение, помогает писать музыку, которая, в свою очередь, придает болезни строго определенную форму и дисциплинирует ее. «Моя жизнь во власти синдрома Туретта, – говорил он мне, – но я пользуюсь музыкой, чтобы укротить его. Я обуздал его энергию – я играю, манипулирую ею, обманываю ее, подражаю ей, насмехаюсь над ней, исследую и эксплуатирую ее – всеми возможными и доступными мне путями». Последний фортепьянный концерт Пикера в некоторых своих частях изобилует завихрениями и водоворотами. При этом Пикер пишет в разных стилях – мечтательной, спокойной музыки у него не меньше, чем яростной и неистовой. Композитор с невероятной легкостью переходит от одного настроения к другому.
Синдром Туретта ставит ребром мучительный вопрос о воле и решимости: кто отдает приказы, кто кем распоряжается. В какой мере люди, страдающие синдромом Туретта, руководствуются своим собственным «я», сложной, осознающей себя целенаправленной самостью и в какой – импульсами и чувствами, порождаемыми низшими уровнями сознания и головного мозга? Такие же вопросы возникают при музыкальных галлюцинациях, навязчивостях и разнообразных формах автоматического повторения и имитации. В норме мы не сознаем, что происходит в нашем мозгу, мы не ощущаем действия множества связей, соединений и сил, лежащих вне или ниже порога нашего сознания – и, возможно, это хорошо. Жизнь становится сложной, а подчас и просто невыносимой для людей с бурными тиками, навязчивостями или галлюцинациями. Эти люди вынуждены ежедневно сталкиваться с мятежными, непокорными механизмами работы собственного мозга. Они принимают особый вызов, но зато могут, если тики и галлюцинации не полностью овладевают их существом, достичь такого уровня самопознания и примирения с собой, что пользуются болезнью для духовного обогащения в этой странной борьбе, извлекая пользу из двойной жизни, которую им приходится вести.
