Недавно Леон Флейшер за несколько дней до своего запланированного выступления в Карнеги-Холле заехал ко мне. Он рассказал о первом приступе дистонии: «Я помню пьесу, которую играл, когда это со мной случилось», – сказал он и поведал, как разучивал фантазию Шуберта «Скиталец» по восемь-девять часов в день. После этого он был вынужден сделать перерыв – он травмировал большой палец правой руки и не мог играть несколько дней. Именно после этого перерыва музыкант заметил, что, как только начинал играть, у него непроизвольно подворачивался безымянный палец и мизинец правой руки. Реакция его была банальной и предсказуемой. Он попытался тренировкой преодолеть боль, как это делают спортсмены. Но пианистам, продолжил Флейшер, нельзя побеждать боль усилением тренировки. Я предупредил об этом других музыкантов. «Нам нельзя заниматься атлетизмом малых мышц. Этим мы предъявляем завышенные требования мелким мышцам кистей и пальцев».
Однако в 1963 году, когда эта проблема возникла у Флейшера впервые, ему не с кем было посоветоваться, никто не знал, что случилось с его рукой. Музыкант заставлял себя работать все больше и больше, но чем упорнее он трудился, тем больше мышц вовлекалось в патологический процесс. Положение продолжало ухудшаться, и спустя год Флейшер сдался и отказался от борьбы. «Если тебя преследуют боги, – сказал он, – то они бьют наверняка».
Наступил период глубокой депрессии и беспросветного отчаяния. Флейшер понял, что на карьере исполнителя можно поставить крест. Но он всегда любил преподавать, а теперь еще обратился и к дирижерству. В 70-е годы музыкант сделал открытие, удивляясь, как оно не пришло ему в голову раньше. Пауль Витгенштейн, безумно одаренный (и безумно богатый) венский пианист, потерявший правую руку на Великой войне, заказывал известным композиторам – Прокофьеву, Хиндемиту, Равелю, Штраусу, Корнгольду, Бриттену и другим – пьесы и концерты для сольного фортепьянного исполнения одной левой рукой. Это была настоящая сокровищница, которая позволила Флейшеру вернуться к исполнительству, но теперь, подобно Витгенштейну и Граффману, в качестве однорукого пианиста.
Игра одной рукой поначалу казалась Флейшеру большой неудачей, сужением поля возможностей, но постепенно он довел эту игру до «автоматизма», следуя блестящему, но, в некотором смысле, одностороннему убеждению. «Ты играешь свои концерты, играешь с оркестрами, делаешь записи… все это так; но ты делаешь это до тех пор, пока тебя прямо на сцене не хватит удар или сердечный приступ». Только позднее он стал осознавать, что это был опыт «нового роста».
«Я вдруг понял, что главное в моей жизни – не игра двумя руками, а музыка. Для того чтобы достойно прожить последние тридцать-сорок лет, мне пришлось пересмотреть свое отношение к числу рук или числу пальцев и вернуться к концепции музыки как таковой. Инструментальное оформление не особенно важно, главное – сущность и содержание».
Но тем не менее в течение всех прошедших десятилетий он так и не смог смириться с тем, что болезнь правой руки необратима. «Болезнь как пришла ко мне, – думал он, – так, может быть, и уйдет». Каждое утро, проснувшись, он в течение тридцати с лишним лет испытывал правую руку, не теряя надежды.
В 80-е годы Флейшер познакомился с Марком Халлеттом и получил курс лечения ботоксом, но оказалось, что ему необходимы еще и дополнительные курсы рольфинга, для того чтобы расслабить судорожно сведенные мышцы – кисть сжималась так, что становилась похожей на «кусок окаменевшего дерева». Сочетание рольфинга и ботокса произвело чудодейственный эффект. После лечения Флейшер смог обеими руками играть с Кливлендским симфоническим оркестром в 1996 году и выступить с сольным концертом в Карнеги-Холле в 2003 году. Альбом его первых, после сорокалетнего перерыва, записей был озаглавлен просто: «Обеими руками».
Лечение ботоксом не всегда оказывается эффективным. Дозы приходится подбирать очень тщательно, чтобы излишне не ослабить мышцы. Кроме того, инъекции необходимо периодически повторять. Флейшеру повезло, он постепенно смог вернуться к игре обеими руками, хотя ни на минуту не забывал, что «дистония – это навсегда».
Флейшер снова выступает с концертами по всему миру и говорит о своем возвращении, как о втором рождении, «состоянии благодати и экстаза». Правда, положение, в котором он оказался, можно назвать деликатным и очень хрупким. Ему приходится регулярно заниматься рольфингом, а перед каждым выступлением растягивать и разминать пальцы. Он избегает играть провоцирующую музыку, от которой может случиться рецидив дистонии. Иногда он перераспределяет аппликатуру, перенося часть нагрузки с правой руки на левую.
В конце нашей встречи Флейшер согласился сыграть на моем фортепьяно, превосходном инструменте Бехштейна, изготовленном в 1894 году. Это инструмент моего отца, с которым я вырос. Флейшер сел за инструмент, тщательно размял и растянул каждый палец, а потом, вытянув предплечье и кисть в одну линию, заиграл фортепьянное переложение «Пасторали» Баха, выполненное Эгоном Преттом. Никогда, за все 112 лет его существования, на этом инструменте не играл такой мастер. Мне даже показалось, что Флейшер несколько секунд изучал повадки моего рояля и боролся с собственной идиосинкразией, а потом принялся играть, стараясь выжать из инструмента весь его потенциал, все его возможности. Флейшер капля за каплей изливал на меня красоту, как алхимик, извлекая невыносимо прекрасные звуки. После такой игры говорить было уже нечего.
Часть IV
Эмоции, идентичность и музыка
23
Бодрствование и сон:
музыкальные сновидения
Как и большинству людей, мне иногда снится музыка. Подчас эти сны пугают меня, так как в них мне приходится публично исполнять незнакомые мне произведения, но в большинстве сновидений я слушаю или исполняю музыку, хорошо мне знакомую. Вероятно, во сне эта музыка глубоко трогает меня, но, проснувшись, я, как правило, помню лишь, что мне снилась музыка, и испытываю навеянные ею чувства. При этом я не могу точно вспомнить, какие именно произведения я слышал или играл.
Но в 1974 году в двух случаях все было по-другому. В то время меня мучила жестокая бессонница, и я принимал большие дозы старого снотворного средства – хлоралгидрата. Лекарство вызывало у меня яркие живые сновидения, которые иногда, как ложные галлюцинации, продолжались и некоторое время после пробуждения. В одном случае мне снился квинтет Моцарта для рожков. Божественная музыка, к моему полному восторгу, продолжала звучать и после того, как я проснулся. Я слышал (чего никогда не бывало в обычных музыкальных снах) звучание каждого инструмента. Пьеса разворачивалась в моей голове неторопливо, в своем настоящем темпе. После того как я выпил стакан чаю, звуки внезапно смолкли, стремительно, как будто лопнул мыльный пузырь
[123].
