Музыкальная пьеса затягивает человека, учит его своей структуре и секретам, не важно, слушает ли человек музыку осознанно или нет. Это так, даже если человек никогда прежде не слушал музыку. Слушание музыки – процесс не пассивный, а чрезвычайно активный, у слушателя возникает поток умозаключений, гипотез, ожиданий и предвосхищений (как показали в своих исследованиях Дэвид Хьюрон и другие). Мы можем мысленно «ухватить» новую для нас пьесу – понять, как она построена, куда развертывается, что прозвучит дальше, – с такой точностью, что после нескольких тактов мы уже можем подпевать этой музыке
[90].
Когда мы припоминаем мелодию, она снова начинает звучать в нашем сознании, она оживает
[91]. Этот процесс не похож на процесс припоминания, воображения, соединения, категоризации, воссоздания, когда мы пытаемся реконструировать или вспомнить событие или сцену из прошлого. Вспоминая мелодию, мы воспроизводим ее такт за тактом, и, хотя каждый такт целиком заполняет наше сознание, он одновременно воспринимается как неотъемлемая часть целого. То же самое происходит, когда мы идем, бежим или плывем – в каждый данный момент мы делаем один шаг или один гребок, но каждый шаг и каждый гребок является интегральной составной частью целого – кинетической мелодии бега или плавания. В самом деле, если мы начнем обдумывать каждый такт или каждый шаг, то потеряем нить, упустим движение мелодии.
Возможно, что Клайв, не способный запоминать или предвосхищать события по причине поразившей его амнезии, в состоянии петь, играть и дирижировать, потому что музыку вовсе не запоминают – в общепринятом смысле этого слова. Припоминание музыки, ее прослушивание и исполнение развертываются только и исключительно в настоящем.
Виктор Цукеркандль, специалист по философии музыки, превосходно исследует этот парадокс в книге «Звук и символ»:
«Слушание мелодии – это слушание с мелодией… Это даже условие слушания мелодии: звук, представленный в данный момент, должен заполнить сознание целиком, ничего не надо запоминать, ничто, за исключением звука или вместе с ним, не должно представляться в этот момент сознанию… Прослушивание мелодии – это слушание ее в данный момент, восприятие ее в прошлом и в будущем – одновременно. Каждая мелодия свидетельствует, что прошлое может присутствовать здесь и сейчас без всякого припоминания с нашей стороны, а будущее – без ясновидения».
С начала болезни Клайва прошло уже двадцать лет, но для него время не сдвинулось с места. Можно сказать, что он пребывает в 1985 году, а если учесть ретроградную амнезию, то и в 1965-м. Можно также сказать, что он находится нигде; он выпал из времени и пространства. У него нет непрерывного внутреннего, биографического повествования. Он ведет жизнь, отличную от той, какой живут остальные люди. Но надо лишь взглянуть на него, когда он сидит за клавиатурой или общается с Деборой, и тогда мы снова видим его живым, ставшим снова самим собой. Это не воспоминание о прошлом, о том «когда-то», по которому Клайв бы тосковал и в которое никогда не сможет вернуться. Это заявка на настоящее, на «сейчас», и возможна она только в те моменты, когда он полностью погружается в непрерывно следующие друг за другом моменты действия. Это «сейчас» – его мост через бездну.
Недавно Дебора написала мне: «Клайв чувствует себя дома в музыке и в любви ко мне, здесь он превозмогает свою амнезию и обретает непрерывность – не линейную связку моментов, следующих друг за другом, не рамку автобиографической информации – непрерывность, где Клайв и все мы становимся наконец теми, кем являемся на самом деле».
Постскриптум
Весной 2008 года Дебора прислала мне дополнение. Спустя больше двадцати лет с начала заболевания Клайва она написала:
«Клайв продолжает нас удивлять. Недавно он посмотрел на мой мобильный телефон и спросил: «Им можно фотографировать?» (моим телефоном нельзя), продемонстрировав сохранность семантической памяти. В начале этого месяца я навещала Клайва, и мне надо было отлучиться из его квартиры буквально на десять минут. Когда я вернулась, то позвонила в дверь. Клайв, в сопровождении сиделки, которая находится при нем неотлучно, открыл дверь сам и сказал: «С возвращением!» То есть он помнил, что я только что была здесь. Об этих изменениях говорила и сиделка. Мне рассказывали также, что сиделка однажды потеряла зажигалку. Через десять или пятнадцать минут после того, как Клайв услышал об этом, он подошел к женщине и протянул ей зажигалку, спросив: «Это ваша зажигалка?» У персонала не нашлось объяснения, каким образом он мог запомнить, кто потерял зажигалку и что кто-то вообще потерял зажигалку…
В следующие выходные мы идем на репетицию «Вечери» Монтеверди. Когда сиделка сказала об этом, Клайв пришел в восторг, сказав, что это одно из его любимых произведений. Если он слышит пьесу, которую хорошо знал в прошлом, то он может – если у него есть настроение – подпевать мелодию.
