Помимо ликвидации ИГИЛ следствием разрушения Мосула стало коллективное наказание суннитской общины, которую подозревали, справедливо или нет, в сотрудничестве с ИГИЛ. По крайней мере суннитам вменяли в вину то, что они облегчили установление боевиками в ходе их молниеносного наступления летом 2014 года контроля над городом и близлежащей Ниневийской долиной. Мотив: недовольство дискриминационной политикой, проводимой шиитским премьер-министром Нури аль-Малики. Множество свидетельств, исходящих в первую очередь от морально травмированных христианских меньшинств, вынужденных бежать, чтобы спасти свою жизнь, подтверждают факт репрессий, осуществлявшихся по отношению к ним представителями суннитского большинства.
Мосул отличался особым консерватизмом: здесь, по моим наблюдениям, ни одна женщина не осмеливалась выйти без хиджаба даже в университетском городке на левом (восточном) берегу Тигра, относительно менее пострадавшем от разрушений. И это спустя девять месяцев после падения «халифата». Ни один иностранец, ни один не суннит – за исключением иракских военнослужащих и шиитских ополченцев из «Сил народной мобилизации», контролирующих блокпосты, – до сих пор не рискует выходить по ночам из опасений стать жертвой агрессии джихадистов. Их инфраструктура была разрушена, но значительное количество растворилось среди населения. Особенно много их было среди сотен тысяч перемещенных лиц, потерявших крышу над головой и пытавшихся выжить в нечеловеческих условиях в лагерях для беженцев на окраинах города.
В ходе поездки меня попросили прочитать лекцию на арабском на восстановленном после освобождения юридическом факультете. (Он был уничтожен ИГИЛ в отместку за преподавание безбожных законов, противоречащих божественному шариату, единственной легитимной при «халифате» доктрине права.) Во время обсуждения некоторые местные участники конференции поднимали вопрос о живучести идей джихадистов после их военного поражения. Большинство, впрочем, без обиняков, вооружившись старой доброй теорией заговора, винило во всем Запад, который якобы создал террористическую организацию и тем самым вызвал бедствия, обрушившиеся на город. На эти высказывания накладывалось крайне враждебное отношение к центральной (шиитской) власти: Багдад обвиняли в том, что он бросил на произвол судьбы разоренный северный мегаполис.
Фактически иракский суннизм, поставленный на службу ИГИЛ, подвергся всеобщему остракизму после разгрома джихадистов. Даже их сторонники на Аравийском полуострове, похоже, потеряли к нему интерес – во всяком случае, на время. Они финансировали регулярно с 2003 года вспыхивавшие восстания суннитов против госаппарата, обвинявшегося в проведении шиитской проиранской политики. Военное поражение ИГИЛ имело продолжение в виде политического банкротства того течения ислама, на которое ссылалась, пусть и не имея на то оснований, террористическая организация. Это способствовало ослаблению суннизма во всем регионе. На это наложился провал восстания сирийской оппозиции после того, как пригород Дамаска, Восточная Гута, в начале апреля 2018 года был отвоеван правительственными войсками при поддержке их российских союзников.
Ирак, по сути, вновь стал главной линией фронта в операции по сдерживанию экспансии Ирана, на что и рассчитывали Вашингтон и Эр-Рияд. Но на этот раз речь уже не шла о поддержке суннитской общины, надолго потерявшей кредит доверия из-за участия некоторых ее членов в создании «халифата» Абу Бакра аль-Багдади. Участь противостояния между США, их союзниками по «саудовскому блоку» и Израилем с одной стороны и Ираном и его партнером в лице России – с другой отныне находилась в руках шиитов, официально оформивших свою гегемонию. Этот антагонизм осложнялся ко всему прочему вовлечением в него различных курдских сил, Турции и Европейского Союза, занимавших промежуточное положение. При этом интересы участников каждого блока не всегда полностью совпадали – как это было в случае Москвы и Тегерана.
За взятием Мосула «Исламским государством» 10 июня 2014 года тут же последовало развертывание соединений ИГИЛ, получивших подкрепление в виде суннитских племенных формирований, в направлении Багдада. Это вызвало ответную реакцию в виде того, что постфактум можно считать актом воссоздания иракской государственности на новой основе. Речь о фетве аятоллы Систани от 13 июня того же года, зачитанной его постоянным официальным представителем во время пятничного намаза в Кербеле, где находится мавзолей имама Хусейна. Фетва призывала к «народной мобилизации» («хашд шааби») с целью организации «боевого джихада» («аль-джихад аль-кифахи») против полчищ, двигающихся с Севера. В фетве, в частности, говорилось: «Соотечественники, способные держать в руках оружие и бороться с террористами, защищать свою родину, свой народ и свои святые места, должны добровольно вступить в Силы безопасности, чтобы добиться этой священной цели». Систани также напоминал, что погибшие во имя Аллаха в награду обретут статус шахида (мученика).
Это судьбоносное воззвание затрагивало одновременно несколько принципиальных моментов. Прежде всего, в нем легитимность шиитского джихада противопоставлялась с точки зрения ислама легитимности джихада игиловского. Суннитский имам из Египта Юсуф аль-Кардави зрил в корень, когда практически сразу через возглавляемый им в Дохе Международный союз мусульманских ученых (МСМУ) провел осуждение «сектантской фетвы, призывающей одних иракцев сражаться с другими». Он выступил с предостережением против «деклараций, способных привести к разрушительной гражданской войне, которая сломает общественно-племенную структуру». Отрицая тот факт, что наступление являлось инициативой ИГИЛ, аль-Кардави представлял его, как «революцию всех суннитов, направленную против несправедливости и исключения из общественной жизни, революцию людей, стремящихся к свободе и отказывающихся жить в унижении». Коммюнике МСМУ воздерживалось от критики группировки аль-Багдади и обходило стороной вопрос о применении насилия в отношении шиитов. Оно довольствовалось тем, что фиксировало резкое неприятие суннитским населением дискриминационных мер, приписываемых премьер-министру аль-Малики, что оправдывало выступления против него. Тем временем в ходе наступления джихадисты множили убийства шиитов. 12 июня они захватили в плен около тысячи семисот курсантов Академии ВВС на базе Кэмп Шпайхер близ Тикрита. Большая их часть погибла в ходе массовой казни. Зверства боевиков легли в основу очередного пропагандистского видеоролика ИГИЛ, в котором невыносимые для восприятия кадры сопровождались комментарием: «Послание всему миру, и в особенности собакам-рафидитам» («еретикам»-шиитам).
На втором уровне фетва аятоллы Систани создавала новую ситуацию, чреватую противоречиями: народная мобилизация, к которой он призывал, подразумевала объединение всех «соотечественников» вне зависимости от конфессиональной принадлежности, а ее терминология не была откровенно шиитской. С таким же успехом ее можно отнести к воззваниям из серии «Отечество в опасности», особенно актуальным с тех пор, как структура, претендовавшая на легитимность, – в данном случае ИГ – заявила о намерениях ликвидировать и заменить собой существующее иракское государство. А в «Силы народной мобилизации», воевавшие с ИГИЛ, входили христиане, езиды, сабии и даже сунниты. Тем не менее подавляющее большинство бойцов составляли шииты. Отсюда и такие отличительные знаки на их знаменах, как изображения имама Хусейна, и похвалы в его адрес, его матери Фатимы и родословной двенадцати имамов. Шиитские формирования, руководство которыми осуществляло спецподразделение «аль-Кудс» иранского Корпуса стражей Исламской революции, по сути, представляли собой авангард военного присутствия Тегерана на иракской земле. При этом им еще приходилось противостоять регулярной армии, а главное, контртеррористическим подразделениям, сформированным усилиями США и являющимся, по крайней мере частично, проводниками влияния США в регионе.
