В столь напряженной обстановке армейская верхушка рассматривалась как хранительница того порядка, который поддерживался десятилетиями до восстания. Для главных партнеров страны это было наименьшее из зол, поскольку революционный взрыв в Египте мог привести к дестабилизации всего Ближнего Востока. Но это бесконечное использование армии в качестве палочки-выручалочки только ухудшало положение в экономической, социальной и культурной сферах и ограничивало гражданские свободы. Этот легковоспламеняемый фитиль революции запалили, судя по всему, сразу с трех сторон, представленных различными участниками волнений 2011 года, для каждого из которых представление о роли в революции обусловливалось их собственной идеологией.
По мнению левых активистов, обличавших язвы капитализма и эксплуатацию трудящихся, корни восстания следует искать в крупной забастовке, прошедшей 6 апреля 2008 года на текстильной фабрике в городе Эль-Махалла-эль-Кубра, расположенном в 150 километрах от Каира в дельте Нила. В забастовке приняли участие двадцать тысяч человек, а сама она возвестила о зарождении новой формы борьбы за улучшение условий труда: отныне информация о подобных событиях распространялась через социальные сети в мире цифровых технологий, многократно увеличивая силу их воздействия и делая их примером для подражания. Такого рода слияние реального и виртуального миров нашло воплощение в молодежном «Движении 6 апреля», созданном в поддержку бастующих. Его главные активисты впоследствии прошли обучение на Балканах в либеральных НКО, связанных с миллиардером-филантропом Джорджем Соросом, то есть тех организациях, которые ранее при помощи соцсетей уже содействовали падению многих авторитарных режимов.
Активисты «Движения 6 апреля» первыми призвали в социальных сетях выйти на демонстрацию на площади Тахрир 25 января 2011 года. Они популяризовали выражение «революция 2.0», широко подхваченное в то время средствами массовой информации в качестве определения «арабской весны». Однако египетское рабочее движение, несмотря на регулярные акции протеста, проходившие под требованиями повышения крайне низкой заработной платы или выплаты премий, являлось лишь второстепенным фактором. На долю официального частного сектора приходилось всего 10–15 % рабочих мест. Подавляющее большинство представителей беднейших слоев общества – около 70 % трудоспособного населения – было занято в теневом секторе экономики, а те, кому повезло больше, зависели от конъюнктуры туристического рынка. Впрочем, любые экономические неурядицы негативно влияли на них всех в режиме реального времени. Исчезновение иностранных туристов после 25 января и заморозка инвестиций тут же привели к снижению уровня жизни очень многих египтян, занятых ежедневной борьбой за существование. Они винили в своих бедах реалити-шоу с площади Тахрир и его негативное влияние на экономическую деятельность.
Катализатором восстания, впрочем, послужило совсем не набирающее силу массовое недовольство, а гибель двадцативосьмилетнего фармацевта Халеда Саида, забитого до смерти полицейскими. Задержанный по неустановленным причинам в одном из интернет-кафе Александрии, этот молодой стильный представитель среднего класса получил образование на Западе. Фотографии его обезображенного тела с переломанными костями моментально стали вирусными в интернете. Они явились свидетельством того, что звериная жестокость сотрудников органов, пользующихся своей полной безнаказанностью, в Египте в порядке вещей. В отличие от Буазизи, совершившего акт самосожжения в Сиди-Бузиде, Саид не был ни выходцем из низов, ни символом социального протеста – а именно на этих факторах строились в Тунисе классовые альянсы против Бен Али. Молодой фармацевт олицетворял собой пример жестокого попрания прав человека, в числе которых право на жизнь.
Однако между убийством Саида 6 июня 2010 года и отставкой Мубарака 11 февраля 2011 года прошло гораздо больше времени (восемь месяцев) по сравнению с тремя неделями, отделявшими роковой жест отчаяния Буазизи от изгнания Бен Али из Туниса. Мобилизацией общественного мнения все это время занимался директор по маркетингу компании «Гугл» на Ближнем Востоке и в Северной Африке Ваиль Гоним, тридцатилетний выходец из египетской семьи среднего достатка, проживавший тогда в Дубае. Он создал в «Фейсбуке» страничку под названием «Мы все – Халед Саид», и тем самым благодаря возможностям глобальной социальной сети платформу для вербовки сторонников из числа «френдов», собиравшихся у мониторов, а не на улицах, для участия в реальных протестах. В Тунисе же обездоленная молодежь из рабочих кварталов выступала против диктатуры бок о бок с представителями городской элиты, тем самым запуская эффективный демократический процесс, которого так не хватило Египту. Фраза «Мы все – Халед Саид» стала главным лозунгом площади Тахрир; но смысл ее заключался в требовании к уважению человеческого достоинства перед лицом пыток, а не в призыве к политической мобилизации масс. Что касается Ваиля Гонима, то позже, в июне 2012 года, он поддержит Мухаммеда Мурси, кандидата на пост президента от «Братьев-мусульман».
Последним звонком перед событиями января – февраля 2011 года, свидетельствовавшим о том, что болезнь режима, неспособного справиться с политическими и религиозными проблемами, находится в терминальной стадии, стали два события разного порядка, но в равной степени катастрофичные: парламентские выборы ноября – декабря 2010 года и новогодний теракт у коптской церкви Александрии.
88 из 518 мест в Народном собрании, доставшихся по итогам выборов 2005 года «Братьям-мусульманам», стали для Запада во главе с Джорджем Бушем сигналом о превращении исламистской оппозиции в прямую и явную угрозу. В контексте «мира после 11 сентября 2001 года» это только укрепило Запад в мысли о необходимости оказания Мубараку помощи в ее сдерживании. В декабре 2010 года, напротив, почти все кресла в парламенте заняла правящая Национально-демократическая партия, победившая на выборах, проходивших в условиях откровенных фальсификаций и давления на электорат. В сочетании с крайне низкой (23 %) явкой избирателей эти выборы задали следующие институциональные рамки: либо Мубарак остается у власти и переизбирается осенью 2011 года, либо в результате «Операция “Преемник”» ему наследует сын Гамаль.
Армейскую верхушку последняя перспектива не устраивала категорически, а к первой военные относились крайне настороженно, учитывая преклонный возраст 82-летнего раиса. При любом варианте развития событий улица могла рассчитывать на то, что ее мнение услышат, если, наконец, будет принято решение положить конец упрямству президента. Вашингтон также выражал свое «разочарование». Президент Барак Обама, ранее назначивший своим советником по вопросу взаимоотношений с мусульманами Далию Могахед, американку египетского происхождения, носящую хиджаб, стремился перевести отношения США с исламским миром на новые рельсы после «войны против террора», которую вел его предшественник. Он выступал одновременно за демократизацию региона и «диалог» с «Братьями-мусульманами», которых воспринимал как пример сочетания религиозности и стремления к прогрессу, наиболее удачный баланс между которыми нашла, как считалось тогда, эрдогановская Турция.
В этом политическом тупике страна находилась, когда у входа в коптский православный собор святого Марка в бедном александрийском квартале Сиди-Бишр прогремели взрывы. Произошло это вскоре после полуночи первого января, по окончании праздничной службы. Копты здесь и до этого становились жертвами межконфессиональных столкновений, провоцируемых местными мощными салафитскими группировками, предававшими проклятию, как неверных, всех христиан. Этот взрыв унес жизни 23 человек. Возложив ответственность за теракт на палестинскую группировку, связанную с «аль-Каидой», полиция арестовала местного салафита Саида Биляля. Он умер под пытками, а его вина так и не была доказана. Его братья по духу сделали из него мученика, бородатый лик которого они накладывали в своих пропагандистских произведениях на изображение Халеда Саида. Некоторых из них это привело на площадь Тахрир, где они надеялись не только присоединиться к революционному процессу, но и возглавить его.
