Только на другой день после поражения, и именно 6 сентября, Шериф-паша прибыл в лагерь Хусейна, для того чтобы помочь ему собрать остатки своих войск и доставить средства возвратиться в Эривань
[459].
Приказание Тормасова окончить экспедицию в десять дней было исполнено, и 8 сентября маркиз Паулуччи возвратился с отрядом в Цалку. Он произведен был за эту победу в генерал-лейтенанты, а полковник Лисаневич – в генерал-майоры; многие офицеры получили награды.
Узнав о поражении эриванского сардара и желая поддержать упавший дух своего ополчения, Аббас-Мирза приказал Али-Шаху снова вторгнуться в Шамшадыльскую провинцию и склонить татар к переселению в Персию со всем скотом и имуществом. Татары не только не сочувствовали персиянам, но встретили их у Джегама как неприятелей. Они тотчас же приготовились к обороне и, не имея помощи от наших войск, сами защищали себя двое суток, отражая нападение многочисленного неприятеля
[460].
Сохраняя непоколебимую верность и усердие к русскому престолу и будучи весьма храбры, шамшадыльские татары составляли прекрасную конницу, которая была не по силам персиянам. Довольствуясь отгоном небольшой части скота, неприятель отступил от Джегама и потянулся к чардахлинской дороге. Небольсин отправил для преследования его с фронта две роты Троицкого полка, с тремя орудиями и тридцатью казаками, а сам двинулся наперерез и встретил отступавших у реки Джагора. Принятые в два огня, персияне бежали за чардахлинскую гору, будучи преследуемы шамшадыльской конницей под начальством отважного и распорядительного их моурава, капитана Ладинского.
Бросившись одни преследовать неприятеля, шамшадыльцы гнали его восемнадцать верст до самого узкого прохода, в котором была устроена ими засада. При входе в тесное ущелье персияне были окончательно разбиты и принуждены, побросав свои вьюки и лошадей, взбираться на крутую гору поодиночке. Они потеряли до 400 человек убитыми, 100 лошадей и бросили весь угнанный ими скот. За такой подвиг шамшадыльский султан Насиб-бек был произведен в капитаны, многие агалары получили чины или медали за храбрость.
Персияне отступили к Эривани, и Баба-хан, оставив местечко Уджан-Чемен, отправился в Тегеран. Охранение и защита Ордубада поручены были Шерафи-хану и Садык-хану, которые, опасаясь прихода русских, строили укрепления; Нахичеванская крепость также исправлялась. Оставаясь в Эривани, Аббас-Мирза не предпринимал ничего решительного, и 15 сентября генерал Небольсин возвратился с отрядом в Шамхор, но, по неимению там дров и фуража, отступил к Елисаветполю
[461]. На передовой позиции, далеко выдавшись вперед и ближе всех к неприятелю, стоял полковник Котляревский, занимая селение Мигри. Ему приказано было укрепить местечко и обеспечить совершенно от нападения персиян. Котляревский отвечал, что Мигри укреплено самой природой и не нуждается в искусственных постройках
[462]. Он был твердо убежден, что персияне не в состоянии овладеть этой позицией и что борьба с русскими всегда окончится их поражением. Сдавая в октябре мигринский пост 17-го егерского полка подполковнику Парфенову, Котляревский советовал ему не считать неприятеля и всегда действовать наступательно, быстро и решительно, ходить форсированными маршами без ранцев и даже без шинелей, и тогда успех несомненен. Персияне сами сознавали невозможность бороться с русскими и всегда избегали встречи с сколько-нибудь значительным отрядом наших войск. Располагая значительной кавалерией, они искали успеха в быстром перенесении театров действий с одного места на другое и рассчитывали на содействие населения или же на получение добычи до прихода русских войск. При помощи грабежа и разорений персидское правительство надеялось утомить население, показать, что русские не в силах защищать его и тем заставить или туземцев перейти на сторону Персии, или же русское правительство искать случая к заключению мирных условий.
Таковы были виды тегеранского двора при начале кампании 1810 года, и Аббас-Мирза возлагал на них большие надежды; но когда они не осуществились, то, опасаясь должного возмездия, стал сам искать мира. Его нарочный с письмом был послан к армянскому патриарху Ефрему, жившему тогда в Тифлисе. Аббас-Мирза предлагал ему быть посредником в примирении двух держав и выражал надежду на его содействие. Тормасов старался показать, что не добивается заключения мира, и высказывал, что никакие переговоры не возможны до тех пор, пока персияне не прекратят совершенно хищнических вторжений в наши пределы. Он указывал на Карабаг, где происходили еще мелкие грабежи и разбои. Персияне уводили там жителей и отгоняли скот, но хан не принимал никаких мер и спокойно смотрел, как грабили его подвластных. Не имея возможности оборонять каждую тропинку на границе, главнокомандующий требовал от Мегти-Кули-хана, чтобы он принял меры к защите своих владений.
«Признательно должен сказать, – писал ему Тормасов, – что в нынешнее лето вы так слабо употребляли себя на пользу службы его императорского величества, что я вынуждаюсь напомнить вам и сказать истину, которую я имел только у себя на сердце, т. е. что государь император вверил вам ханство не по другим каким-либо правам, как только в ожидании от вас неограниченного усердия, какое вы оказывали до утверждения вас владетельным ханом. Но теперь вы вовсе не соответствуете сим надеждам, ибо я знаю, что конницы в Мигри, кроме сорока бедных и на дурных лошадях всадников, не посылали, невзирая на многократное настояние; знаю и то также, что вы ни при себе, ни в нужных местах не имели оной во все лето и не радели ни о караулах, ни о постах.
Вопрошаю же вас, кто страждет от таковой беспечности? – народ, высочайше управлению вашему вверенный и который в вас должен бы был находить наибдительнейшего попечителя об их благе. Итак, от сего то происходит, что некогда примерно храбрый карабагский народ, коего чтила сама Персия, а соседи трепетали, находится в столь ослабевшем положении, что 30 или 40 хищников, ворвавшись вовнутрь самого Карабага, ненаказанно возвращаются назад с грабежом, убивают беспечных карабащев и увлекают в плен жертвы вашей недеятельное™. С огорчением слышал я не один раз от достоверных особ, что ваше превосходительство произносили, что государь император берет от вас дань, и потому российские войска и защищают Карабаг. Скажите, что вы в таком бы случае делали и для чего же носили на себе знаменитое достоинство хана? Разве только для собрания дани, а больше ни для чего? Нет, должен не закрываясь сказать, что звание такого хана унизило бы таковое знаменитое достоинство.
Больно, очень больно видеть, что Карабаг, славившийся мужеством и храбростью всеобщей, в карабагских жителях теперь заснул. От чего же сие произошло? От того, что хозяин Карабага, коему вверено благо сего народа, говорит: пусть русские дерутся и защищают землю, от щедрот Монарших мне порученную. Дойдя теперь до настоящей моей цели, прошу ваше превосходительство употребить всю свою власть на то, чтобы, по требованиям самой необходимости, конница ваша всегда содействовала войскам его императорского величества, защищающим вашу землю, чтобы разъезды и караулы повсюду в нужных местах были поставлены и чтобы почты были во всей исправности»
[463].
