Под предлогом того, что боится преследования царя, князь Церетели отказался посетить нашего посланного во все время пребывания его в Вард-Цихе. Поступки Зураба возбуждали презрение, и Могилевский сравнивал его с Пилатом, предавшим Христа и умывавшим во всем руки
[391].
Между тем вместо князя Зураба Церетели явился к Могилевскому тайно подосланный Соломоном и потому переодетый в чужое платье, князь Кайхосро Церетели, человек, имевший большое влияние на царя и действительно ему преданный. Среди разговора, продолжавшегося далеко за полночь, Могилевский старался указать Церетели на те бедствия, которые могут постигнуть Имеретию, если царь останется непреклонным. Ссылаясь на влияние, которое князь имеет, и польстив его самолюбию, Могилевский просил Кайхосро Церетели, чтобы он для собственной пользы и для выгод самого царя, которому предан, убедил Соломона исполнить все требования главнокомандующего, которые одни только открывают ему путь к спасению.
Приведенные доводы, казалось, убедили князя Кайхосро, и он обещал исполнить желание Могилевского, но обманул, и когда явился наутро в сопровождений совета, то говорил совершенно другое и был самым упорным нашим противником.
Архиепископ Софроний, протоиерей Николоз, князь Соломон Леонидзе, Сехния Цулукидзе, князь Кайхосро Церетели – лица, составлявшие совет Соломона, объявили Могилевскому, что из всех требований царь может согласиться только на отправление депутатов в Петербург; прочие же статьи исполнены быть не могут.
– Это решительный ответ царя? – спросил Могилевский, обращаясь к князю Леонидзе.
– Решительный, – отвечал тот.
– В таком случае мне нечего здесь делать, и я прошу доложить царю, что желаю ему откланяться и уехать с этим ответом.
Советники отправились к Соломону и спустя некоторое время явились обратно.
– Царь соглашается, – объявили они, – вместо аманатов послать к главнокомандующему преосвященных Кутатели и Генатели и первейших имеретинских князей, которые, от имени царя, дадут обязательство и присягнут, что впредь ни они, ни сам царь не отступят от своих обязанностей и будут свято сохранять все пункты трактата. Аманатов же царь дать не соглашается, точно так же и нового письменного обязательства; однажды приняв присягу и подписав трактат, он считает достаточным, если новые обязательства будут подписаны князьями и духовенством. Выдача же царевича Константина и приезд царя в Кутаис есть дело невозможное и не может быть исполнено Соломоном.
Выслушав заявление совета, Могилевский повторил свое желание проститься и уехать. Совет снова отправился к царю и снова вернулся.
– Царь решился, – говорили пришедшие, – послать к главнокомандующему как можно скорее митрополитов и князей с просьбой о помиловании и просит вас остаться при нем, пока не будут собраны депутаты, чтобы вы, отправясь вместе с ними, могли ходатайствовать у главнокомандующего в пользу Имеретин.
– Оставаться здесь я не могу, – отвечал Могилевский – и тем более, что, зная решительную волю государя, считаю излишним ехать с предполагаемым посольством, тогда когда последние предложения царю должны быть непременно исполнены.
Из последовавшего затем весьма продолжительного разговора видно было, что Соломон не прочь дать новое обязательство, лишь бы только не требовали выдачи царевича Константина, на которого народ смотрел как на наследника престола и который был почти так же силен в Имеретин, как и сам царь. Будучи причиной многих несообразных поступков Соломона, царевич Константин не мог быть оставлен в Имеретин, и Могилевский настаивал на исполнении всех требований, предупреждая, что в противном случае уедет немедленно. Члены совета поминутно ходили к царю и каждый раз возвращались с различного рода уступками. Такая нерешительность, выведывание и затягивание дела выводили из терпения Могилевского. «Если живой грешник, – писал он Тормасову, – может на земле мучиться адскими муками, то пусть заведет дело с имеретинами, для очищения своей души»
[392].
Видя, по ходу дел, что главнейшая цель Соломона – продлить переговоры до наступления весны, когда разольются реки и наполняющие всю Имеретию леса покроются листом, Могилевский отвечал решительно, что он не уполномочен ни прибавлять, ни убавлять что-либо из предложенных пунктов. Он обещал только отправить в Тифлис курьера с изложением мыслей царя и с тем, что, может быть, генерал Тормасов согласится сделать некоторые уступки, согласные с желанием Соломона. Последний был очень рад этому предложению и просил Могилевского остаться у него до получения ответа, но он не согласился и уехал в Кутаис, с обещанием дождаться там решения главнокомандующего.
Таким образом, еще одна попытка склонить Соломона к исполнению наших требований не увенчалась успехом, да и в будущем нельзя было надеяться достигнуть соглашения мирным путем. «Странно мне показалось то, – доносил Могилевский, – что из чиновников царских, с которыми я имел случай говорить наедине, каждый хвалился, что он все может сделать у царя, да и действительно они говорят правду, потому царь слушает советы даже и последнего человека, кто только пугает его русскими. Следовательно, мудрено весьма учредить там благоустройство и порядок, где управляет человек, болящий духом и телом, коего умом и даже помышлением владеют другие».
Прибыв в Кутаис и объяснившись с полковником Симоновичем, Могилевский вместе с ним сделал распоряжение о движении войск к границам Имеретин и отправил посланных к владетелям Мингрелии и Гурии, чтобы они готовили также войска, для совокупного действия против Соломона.
Нельзя не сказать здесь, что действия для войск были крайне затруднительны и трудно было рассчитывать, чтобы Соломон мог быть взят и удален из Имеретин. Наступало такое время, когда реки стали разливаться. Тогдашняя Имеретия была не что иное, как сплошной лес, покрывавший собой беспрерывную цепь гор и ущелий. Деревень или сел, в том смысле, как мы их понимаем, не было вовсе, и все население жило отдельными семействами, в хижинах, разбросанных по лесам на более или менее значительном расстоянии друг от друга. При первом известии о приближении русских войск имеретины легко могли оставить свои дома и скрыться в лесах и ущельях. Сам царь, имея повсюду караулы, мог удалиться из Вард-Цихе в дремучий лес, окружавший этот замок, и скрываться в бесчисленных ущельях, не имея вовсе надобности бежать куда-нибудь из своего царства.
«Особенному надобно быть счастью, – писал Могилевский, – чтобы удалось где-нибудь его схватить, и должно даже признать сие невозможным, потому что народ, а паче князья, любя нынешнее своевольное и беспорядочное правление, страшатся российского порядка, что и есть главной причиной того, что доселе не составлено еще ни малейшей партии из приверженных к нам имеретин, которую можно бы было употребить на поимку царя».
Несмотря на все затруднения и неблагоприятные условия, Тормасов решился во что бы то ни стало превратить беспорядки в Имеретин и восстановить в ней спокойствие. 15 февраля он прибыл в г. Сурам на границы Имеретин, с тем чтобы быть ближе к происшествиям, и поручил полковнику Симоновичу приступить к решительным действиям. Симонович начал с того, что отправил Соломону давно хранившееся у него письмо главнокомандующего, от 21 января, и требовал его исполнения в течение трех дней. Соломон, по обыкновению, медлил ответом и старался отдалить грозу. Он прислал в Кутаис всех митрополитов, которые, от имени царя, выпрашивали разного рода уступки, но не были уполномочены согласиться ни на одно из требований главнокомандующего. Они беспрерывно ездили в Вард-Цихе и оттуда в Кутаис, но пересылки эти не приводили ни к каким результатам. Девять мучительнейших дней проведено было в переговорах, замечательных по своей нерешительности и бесцельности.
