– Французское посольство, – отвечал граф Гудович, – должно быть известно о постоянных двухлетних требованиях России относительно определения границ, которыми я овладел уже силой оружия, за исключением одной эриванской. Следовательно, приобретя оружием те места, которые должны составлять границу с Персией, могу ли я их оставить? От французского в Персии посольства, как от двора, дружественного и союзного с Россией, я скорее ожидал содействия пользам России, нежели старания о выгодах Персии.
– Трактатом, заключенным между Францией и Персию, – отвечал Лежар, – Французская империя обязана соблюдать целость и неприкосновенность персидских провинций.
– Такая гарантия, – ответил граф Гудович, – могла иметь место, когда Франция и Россия находились в войне между собой, но разве и теперь Франция намерена поддерживать прежние свои обещания?
– Мы не имеем от своего правительства никаких других наставлений, – отвечал уклончиво г. Лежар.
– Но я уверен, что император Наполеон скорее предпочтет союз и дружбу с Россией, нежели захочет, во вред оной, доставить прежде обещанные выгоды Персии.
Лежар уклонился от прямого ответа на замечание, высказанное главнокомандующим.
– Мне поручено от генерала Гардана, – сказал он, – протестовать, если вы будете продолжать военные действия в Эриванской области.
– Генералу Гардану известно, что я действую не сам собой, а по воле моего государя. Протестовать он может, но тогда должен протестовать не против меня, а против русского правительства.
Лежар просил дать ему время до утра обдумать свое положение и на следующий день объявил, что подобный протест не может иметь места и что он его не подаст.
«Тут же, – доносил граф Гудович, – между прочими разговорами, где уже переменился тон его речей со мною, он почти сам признался, что со стороны его министра, генерала Гардана, были сделаны ошибки в поведении относительно дел, между Россией и Персией продолжающихся, и что, конечно, ему не должно бы было мешаться в такие дела».
Видя неуступчивость главнокомандующего, Лежар сам вызвался написать эриванскому коменданту, что он, встретив со стороны русских решительное несогласие оставить военные действия и выйти из эриванских владений, не может более действовать в пользу осажденных.
Письмо Лежара было отправлено в Эривань вместе с прокламацией графа Гудовича. Уведомляя коменданта о прогнании за Араке Хусейн-Кули-хана, вместе с прибывшими к нему подкреплениями, главнокомандующий писал, что осажденным неоткуда ждать помощи и потому самый лучший исход сдать крепость.
«Виноваты были бы вы, – писал граф Гудович, – ежели бы вы сдали крепость, не защищая оной, но вы оную крепость довольно защищаете, видя в стенах проломы и несколько подбитых пушек. Виноваты бы вы были, ежели бы, ожидая скорого секурса и, не дождавшись, сдали оную… Ваше высокостепенство сделавши все по вашей должности, виноваты будете как комендант крепости, ежели вы, не внимая гласу человеколюбия, допустите оную брать штурмом, с крайним кровопролитием к пагубе народа, и притом, что и мир уже тогда на границах Аракса положен быть не может, чем и еще удалите мир, желаемый Персией, и сделаете вред могущественному владетелю вашему.
Объяснивши все откровенно и справедливо, ожидаю завтра поутру, при восходе солнца, а не далее, краткого ответа: сдаете ли вы крепость или нет?»
[299]
Ни это требование, ни письмо Лежара не оказали своего действия и, как следовало ожидать, граф Гудович получил отказ сдать крепость.
«Я получил письмо вашего сиятельства, – отвечал Хасан-хан, – в котором вы предлагаете мне уступить вам крепость Эривань, сообщив мне, что вы разбили нашу армию и прогнали за Араке. Да будет вам известно, что мы, вступив в эту крепость, закрыли глаза от надежды на помощь со стороны своей армии, а существование и несуществование ее сочли одинаковыми, – следовательно, мы не ожидаем ее, пусть она удалится куда угодно. По милости Аллаха, мы не имеем нужды в ее содействии. Также пишете вы, что от действия ваших пушек будто некоторые крепостные башни разрушены и некоторые наши пушки, помещавшиеся на них, опрокинуты. Мы готовы даже вне крепости, в чистом поле, также действовать против вас, ибо внутри крепости защищаться и действовать против вас не составляет большой важности. Всякий может обороняться внутри крепости и быть свидетелем того же последствия, которое постигло вас при осаде Ахалкалак.
Еще вы уверяете, что силою и штурмом покорите крепость. Очевидно, что, когда дело дойдет до приступа, конец будет совершенно удовлетворительный. Во всяком случае, да будет вам ведомо, что гарнизон этой крепости уже решился на самоотвержение и ожидает предопределения Аллаха.
Вы поставляете мне еще на вид, что в ответных письмах к Мирза-Шефи и мирзе Безюрку вы отвечали, что имеете повеление от своего падишаха покорить крепость Эривань, но мы также имеем повеление от своего падишаха защищать ее. Следовательно, ожидайте ответа от названных лиц».
При этом графу Гудовичу было передано, что гарнизон скорее ляжет весь на месте, чем положит оружие.
– Весь гарнизон, – говорил эриванский чиновник, – состоит из отборных стрелков, взятых из отдаленных внутренних провинций, где остались их жены и дети под присмотром, как заложники. Для них лучше умереть одним, чем подвергать тому же и свои семейства, которых погибель неизбежна, если осажденные не будут защищать крепости.
Позднее время года не дозволяло главнокомандующему оставлять войска в лагере, а между тем осада Эривани тянулась, хотя крепость была ослаблена в значительной степени. Предместье и садовые стенки дозволили обложить Эривань в некоторых местах на весьма близком расстоянии: ближе ружейного выстрела. На эспланаде были устроены две бреш-батареи, из которых одна в 70, а другая в 60 только саженях от наружной крепостной стены. Выстрелами последней батареи был сделан большой пролом в наружной стене, а во второй, внутренней, сбита вся оборона. Крепость была отрезана от всякой помощи, и эриванский хан, вместе с прибывшими к нему подкреплениями, был прогнан за Араке и не мог оказать никакого содействия гарнизону. При таких-то условиях граф Гудович решился штурмовать крепость и потерпел неудачу.
Для атаки были составлены четыре действующие колонны и пятая резервная.
Первая колонна, при которой находился и начальник дивизии, генерал-лейтенант барон Розен, была под начальством полковника Симоновича и состояла из 1100 человек
[300]; вторая – под начальством майора Новицкого, из 508 человек
[301]; третья – под начальством капитана Челищева, из 732 человек
[302]; четвертая – под начальством майора Борщова, из 645 человек
[303]; остальные войска находились в резерве
[304].
