Перемирие с турками прекратило открытую вражду между двумя воюющими державами, но не уничтожило тех тайных интриг и постоянно враждебных стремлений, которые употребляла Порта к восстановлению против России не только мусульман, но и христианского населения вновь покоренных областей.
Вскоре после заключения перемирия из Ахалциха был пущен слух, что, в силу состоявшихся соглашений, Имеретия будет уступлена Порте Оттоманской. Слух этот сначала озадачил царя Соломона, и он – по характеру ребенок – не знал, что ему делать: радоваться или печалиться?
«Со всех сторон явно и гласно слышим, – писал он генералу Рыкгофу, – что будто бы всемилостивейший Государь помирился с султаном и мы остались за последним; сам капучилар-кехья ахалцихского паши писал о том к нашему князю Джиджавадзе. Вы изволите знать, что капучилар-кехья первое лицо при паше, и он может знать всякое дело; он утвердительно пишет, что мы предоставлены султану»
[258].
Поджигаемый окружающей толпою приближенных и не имея личных убеждений, Соломон считал переход Имеретин под власть Турции делом решенным. Он объявил, что признает себя уволенным от подданства России, и хотя граф Гудович старался уверить его, что Россия, сохранив превосходство оружия над турками, не имеет надобности делать какие бы то ни было уступки; что о мире с турками нет еще и речи, а заключено одно только перемирие или условие о прекращении военных действий, но Соломон оставался при своем и не верил доводам главнокомандующего. Убежденный, что Имеретия поступает под власть султана, царь поддерживал постоянные сношения с Ахалцихом и верил безусловно всем слухам, оттуда исходившим.
«Сегодня, 28 числа, – писал он Рыкгофу, – явился к нам из Ахалциха татарин, один из лучших подданных Селима-паши, в качестве посланца и вестника, доставив письма паши. По письмам видно и изустно он объявил, что при заключении мира (?) мы достались султану, равно и Крым; в Крым султан уже назначил хана. Сам паша пишет, что послы русского императора, французского императора и английского царя прибыли к сераскиру (Юсуфу-паше) с тем, чтобы, какие русские войска ни находятся в Ганже, или в Шуше или в Тифлисе, в Имеретин или в Кулеви, все собрать вместе и из Дербента отправить в Россию»
[259].
Мечтая о независимости, Соломон охотно верил всему, что могло осуществить его желание, и слухи самые нелепые казались ему достоверными. Письмо ахалцихского паши было для него важным известием и неопровержимым доказательством. Будучи самым беспокойным соседом Грузии и злейшим врагом России, Селим-паша постоянно восстановлял имеретинского царя и, не признавая перемирия, заключенного между Россией и Портой, содержал у себя лезгин, дозволяя им делать набеги в Карталинию. Поддерживая открытые и тайные сношения с Соломоном и обещаясь содействовать изгнанию русских, Селим подвинул свои войска к пределам имеретинского царства. Остановившись в урочище Тавли-Вике, турки заняли все дороги, с целью не пропускать никого в Имеретию, за исключением католика Давида, служившего посредником в переговорах царя с ахалцихским пашой. Результатом этих переговоров было то, что Соломон, приказав князьям и дворянам готовить войска, требовал вывода русских из Кутаиса.
– Тысячу раз мы объявляли, – говорил он генералу Рыкгофу, – что нет нашей воли, чтобы войско стояло в Кутаисе или хоть один солдат там был. Если не выведете его из Кута-иса, то мы не в силах служить вам.
Соломону было объявлено, что русские войска необходимы в Имеретин и содержатся там для охранения особы царя и его собственной безопасности.
– Нет, господин генерал-аншеф, – отвечал Соломон, – они стоят не для охранения моей особы, а для разорения до основания дома моего. Усердная моя просьба есть та, чтобы из Кутаиса вывести войска, дабы против воли нашей ничего противного не произошло, а ежели от отеческого вашего о нас благопопечения не получил удовлетворяющего мысль нашу ответа, то воля ваша
[260].
Граф Гудович писал царю, что войска ни в каком случае не могут быть выведены из Кутаиса и один батальон должен непременно оставаться в городе
[261]. Генералу Рыкгофу приказано соблюдать всю военную осторожность и не выпускать из вида поступков Соломона, стараясь разузнавать о тех связях и сношениях, которые он будет поддерживать с пашой Ахалцихским. Сношения эти хотя и затихли временно, но имеретинский царь не переменил своего поведения. Он удалил преданного нам салтхуцеса князя Зураба Церетели, назначил вместо него князя Растома Нижерадзе и окружил себя лицами, неприязненными России, старавшимися восстановить его против обязанностей верноподданного.
Собственно говоря, и князь Зураб Церетели был предан нам не из чистого желания пользы своему отечеству, а потому, что, при тогдашнем положении дел, считал это более выгодным и сознавал, что борьба с столь могущественным противником, каким была Россия, невозможна. Побывав в Петербурге, в звании имеретинского посла, князь Зураб Церетели был, можно сказать, единственным человеком в Имеретин, который знал, что такое Россия; царь же Соломон и его приближенные не имели о ней ни малейшего понятия.
Считая себя достаточно сильным, чтобы бороться с таким противником, и надеясь на помощь ахалцихского паши, Соломон прекратил сношения с русскими властями; редко отвечал на письма главнокомандующего, а если отвечал, то весьма резко и в каждом письме непременно прибавлял требование о выводе войск из Кутаиса. Все это не подавало никакой надежды, чтобы царь обратился к своим обязанностям и чтобы можно было когда-нибудь иметь в нем надежного вассала. «К тому же, – писал граф Гудович, – такое малое царство, не составляющее княжества, кажется, недостойно называться царством и царь царем, живущий по образу черкес. Для спокойствия и безопасности того края, также и войск, в нем расположенных, я надежнейшим средством признаю, чтобы царя Соломона вовсе удалить от управления Имеретией, как скоро удобный случай предстанет»
[262].
Последнее убеждение в необходимости удаления Соломона разделял и князь Зураб Церетели, человек самолюбивый и недовольный своим удалением. Уехав в свою деревню, он, по-видимому, не принимал никакого участия в совершающихся событиях. Изредка появляясь в Кутаисе, Церетели посещал царя и, стараясь держать себя как человек посторонний, зорко следил за происшествиями. В начале 1808 года он просил прислать к нему кого-нибудь для важных сообщений, но под каким-либо благовидным предлогом. Под видом объяснения о нуждах батальона, стоявшего в Кутаисе, полковник Тарасов отправил к нему Белевского полка майора Моизо
[263], а генерал майор Рыкгоф послал из Редут-Кале подпоручика Адильбее. Князь Зураб Церетели объявил посланным, что Соломон имеет намерение, при помощи лезгин, выгнать русских из Кутаиси; что лезгины собраны и расположены на имеретинской границе, в местечке Ачарах, и получают жалованье от царя, а провиант от паши Ахалцихского. Собирая с подданных деньги на содержание лезгин и собственных незначительных ополчений, имеретинский царь старался прервать сообщение Кутаиси с Грузнею и Редут-Аале. При личном свидании с Рыкгофом князь Зураб, подтверждая справедливость своих слов, говорил, что знает многое, но, завися от царя, не может быть вполне откровенен до тех пор, пока не будет обеспечен в своей безопасности. Салтхуцес намекнул при этом, что если царь не изменит своего поведения, то, чтобы успокоить Имеретию, ему, князю Церетели, остается одно средство – возложить на себя правление и удалить Соломона. «Принимаясь за таковую важную исполнительность, – писал генерал Рыкгоф, – в успехах своих не сомневается, но просит, между прочим, об оказании ему пособий в нужном случае снабдить его воинским караулом»
[264].
