Войскам приказано идти как можно поспешнее и не стрелять, пока не влезут на стену; заняв же город, не входить в сакли.
«Сигнал к атаке, – сказано в диспозиции к штурму, – будет дан стрелянием бомбами из батареи, по которому первая и третья колонны должны тотчас выступить, а вторая и фальшивая – по окончании стрельбы».
В лагере пробили вечернюю зорю. Солдаты тихо сняли палатки, еще тише запрягли повозки и отправили их в вагенбург, устроенный на левом фланге лагеря.
Светлая ночь и блеск штыков заставили графа Гудовича приказать войскам снять штыки. В каждую колонну роздано было по четыре лестницы с крючьями, «для способнейшего подъему их на стены».
Ночью с 8 на 9 мая колонны разведены на назначенные им места, а с рассветом 9 мая батарея открыла огонь и атака началась.
Первая и третья колонны двинулись одновременно. Несмотря на запрещение стрелять, пока не влезут на стену, наши солдаты не выдержали и открыли огонь; турки отвечали тем же. Лестницы оказались короткими настолько, что человек не мог достать руками за верхнее ребро стены. Турки бросали камни, стреляли из ружей и сталкивали со стен приставленные к ним лестницы вместе с лезшими на них солдатами. Под огнем неприятеля атакующие снова поднимали лестницы, пробовали приставлять их в разных местах, но повсюду они оказывались короткими. При всем том, вторая колонна генерал-майора Портнягина заняла предместье; многие солдаты прочих колонн успели взлезть на стену, завладели башней, взяли орудие и знамя, но, не поддержанные товарищами, погибли от разрушения башни, подорванной турками.
Штурм продолжался около пяти часов; неприятель, удалив заблаговременно из крепости почти всех жителей с их семействами, защищался отчаянно. Граф Гудович принужден был ввести в дело почти весь резерв, и при нем осталось только 150 человек пехоты, три неполных эскадрона драгун и полк казаков. Кавалерия оставлена была для отражения турецкой конницы, появившейся в тылу атакующих. Подвезенная к воротам, на расстоянии сорока шагов, шестифунтовая пушка хотя и разбила их до половины, но неприятель противопоставил ей два орудия, действовавшие картечью. Потерявшее прислугу и лошадей, орудие это было захвачено турками.
Видя, что атака не предвещает успеха и что треть нижних чинов выбыла уже из строя убитыми и ранеными
[224], граф Гудович приказал отступать. Гарнизон не преследовал отступавших, а неприятельская кавалерия, в числе 700 человек, хотя и пыталась атаковать, но была прогнана флигель-адъютантом полковником Отто, бросившимся на нее с тремя эскадронами нарвских драгун и казачьим полком.
Войска расположились в том самом лагере, где стояли до начала дела. Значительная потеря в людях не дозволяла помышлять о вторичном штурме, тем более что в отряде не было осадных орудий, которые могли бы разрушить стену. Граф Гудович приписывал неудачу штурма непостоянству погоды, породившей в войске болезни, трудности движений с тяжелым обозом по крутизнам гор, а главное, оправдывал себя тем, что половину его войск составляли никогда не бывшие в делах солдаты, выбранные из гарнизонов, и рекруты прошлогоднего определения. Нет надобности говорить, насколько оправдания эти могут служить уменьшению ответственности главнокомандующего, но нельзя не заметить, что неудача штурма сильно подействовала на графа Гудовича: он упал духом.
«Не могу умолчать, – писал главнокомандующий, – сколь много ограничен я здесь во всех пособиях, нужных для военных действий. Самый даже непостоянный климат, убивающий воинских чинов, и положение мест представляют чрезвычайные затруднения для военных движений. Когда я выступил из Тифлиса, то там были уже сильные жары, но в походе застал меня снег, чрезвычайно холодные ветры и морозы. В войске у меня половина прошлогодних рекрут, да и войск мало, и весьма несоразмерно против неприятельского, который легко иметь может до 40 000, так как здесь все вообще жители вооружены, и войско турецкое всегда считается здесь лучшим. Особливо, если бы, паче чаяния, мир с Персией не возымел успеха, тогда я должен стоять против двух гораздо превосходнейших неприятелей. Сверх того, самая Грузия ненадежна, где немалая часть находится татар, единоверных с неприятелем, и где всякой вооружен. Подвижного магазейна нет, потому что не имеется людей, которых бы к тому можно было определить. Всякие подвозы делаются по наряду и с большими затруднениями. Артиллерия не имеет комплекта в служителях; генерального штаба у меня один только майор и при нем офицер, который недавно только приехал»
[225].
На другой день после штурма больные, раненые и обоз были отправлены в наши пределы, а остальной отряд, простояв еще два дня в лагере, за недостатком подножного корма, также отошел к разоренной крепости Цалке, лежавшей на границе с Ахалцихским пашалыком. Отсюда граф Гудович отправил приказание генералу Несветаеву оставить Карский пашалык и озаботиться обеспечением собственных границ, а генералу Рыкгофу снять осаду Поти и следовать в Имеретию.
Независимо от развлечения неприятельских сил и облегчения действий главнокомандующего в Ахалцихском пашалыке занятие Поти признавалось необходимым для обеспечения Имеретин и Мингрелии от вторжений турок. Поти был притоном всех бездомных бродяг и хищников, живших грабежом и разбоем. Известно было, что тамошний начальник или ага, Кучук-бей, был назначен Портой по просьбе Келеш-бека Абхазского, искавшего защиты России. Граф Гудович, полагаясь на искреннее расположение Келеш-бека, поручил генерал-майору Рыкгофу, при содействии абхазского владельца, захватить Поти в свои руки, – «хотя бы то было и изменой», и обещать потийскому начальнику денежную награду, покровительство России и пожизненное оставление в должности коменданта Поти
[226]. Ни абхазский владелец, ни сам Кучук-бей Потийский не согласились принять наших предложений, и тогда граф Гудович приказал генералу Рыкгофу, оставив самостоятельные посты в Редут-Кале и Кутаисе, двинуться для занятия Поти
[227].
27 апреля Рыкгоф выступил в поход с отрядом, в котором состояло: 45 офицеров, 1120 рядовых, 134 человека нестроевых и 4 орудия
[228]. Как только наши войска оставили Имеретию, царь Соломон тотчас же приехал в Кутаис, приказал разломать казармы, в которых стояли русские, и требовал, чтобы оставленная там одна рота была выведена из города. Не получив в этом удовлетворения, он стал привлекать на свою сторону то угрозой, то деньгами жителей Лечгума и Сванетии. Не опасаясь присмотра, царь принимал послов из Персии, от царевича Александра, и после переговоров с ними отправился в Багдад, на границу Имеретин, где намерен был собрать войска и соединиться с турками.
