В то время Кавказ был страной весьма мало известной русскому народу. Отсутствие сообщений и удобств жизни не привлекало достойных людей в столь отдаленный край. Службы на Кавказе искали, в большинстве случаев, те чиновники, которым не было места в России, те, которые рассчитывали, избавившись от надзора, поживиться на чужой счет. Смотря на туземцев как на народ, облагодетельствованный Россией, а на себя как на благодетелей и избавителей, пришедших для обновления жизни населения, чиновники не считали нужным сдерживать свой произвол и находили, что жители, из благодарности, обязаны подчиняться их капризной воле. «Бывший здесь вахмейстер, – писали грузины, – при отдаче мужиками хлеба или ячменя, заставлял их одного вместо стула, а другого вместо стола согнуться, и потом на одном сидел, а на другом писал и таким образом бесчеловечно мучил»
[571].
Еще в октябре 1810 года Тормасов, приехав в Сурам, не нашел там ни одного чиновника земской полиции. Предписывая правителю Грузии обратить на это внимание и принять строгие меры, Тормасов присовокуплял, что он не находит «ничего распутнее земской полиции, которой хуже, я думаю, нигде нет»
[572].
Занятые военными действиями, главнокомандующие не имели времени входить в подробности гражданского управления, и люди неблагонамеренные пользовались таким недосмотром. Взятки и всякого рода незаконные поборы, обвешивание и обмеривание – все было пущено в ход для собственной наживы. Жители казахской дистанции в прошении, поданном маркизу Паулуччи, писали, что при бывших царях в каждом селении у них был один начальник, а теперь все братья и племянники агаларов входят в распоряжения, берут взятки, держат при себе людей, коих освобождают от повинностей, называя их тарханами
[573].
Маркиз Паулуччи хотя и принимал меры против подобных притеснений, но ни угрозы, ни предписания не останавливали от противозаконных поступков. Злоупотребления так глубоко всосались в быт чиновников, что некоторые решались не объявлять народу распоряжений главнокомандующих или перетолковывали их в свою пользу.
«Дошло до сведения моего, – писал маркиз Паулуччи, – что моуравы в дистанциях, им вверенных, не обнародовали ясно данного от меня оповещения жителей всей Грузии о разных предположениях моих для постановления в Грузии порядка, в особенности о введении справедливых весов и мер и об искоренении постыдного корыстолюбия.
Итак, замечая из сего цель моуравов, чтобы через ускромнение перед народом таковых желаний моих продолжать им по прежним обычаям попущаться на противозаконные поступки и преграждать пути притесняемым несправедливостью приносить мне жалобы, кои всегда готов я принимать, предлагаю вашему превосходительству, по получении сего, немедленно отправить особого чиновника в каждую дистанцию, как-то: Казах, Шамшадыл и Ворчало, поручив им оповестить оное предписание мое самим жителям в селении, при собрании всего общества, дополнив к тому, что моуравы, под опасением строгого наказания, за суд и расправу кою они производить будут между жителями, отнюдь не должны в пользу свою взыскивать штрафов, также и на содержание себя ни под каким видом не должны брать ничего с народа»
[574].
Вслед за тем главнокомандующий приказал принимать хлеб в подать и покупать его в казну на русский вес, а не туземной мерой, так как в последнем случае встречались нередко злоупотребления. Провиантские и земские чиновники требовали часто вдвое против положенной меры и излишек никогда не возвращали. За доставку хлеба никогда не платили и заставляли жителей перевозить хлеб из одного места в другое без всякой видимой цели. Капитан-исправник приказывал, например, доставить хлеб в анагский магазин, а комиссионер требовал, чтобы он был перевезен в селение Мирзани. Не зная, чье приказание исполнять, грузины оставались в затруднительном положении до тех пор, пока капитан-исправник и комиссионер, взявши с них 200 рублей, уже с общего согласия разрешили доставить хлеб в анагский магазин
[575].
Прием хлеба производился весьма медленно, и надо было заплатить, чтобы приемщик принял без задержания. Плату можно было производить всем чем угодно: баранами, птицами, яйцами, молочными скотами и другими продуктами. Грузины платили с покорностью и не жаловались до тех пор, пока лихоимство не дошло до крайних пределов.
– Всемилостивейший государь, – говорили туземцы, – для нашего спокойствия покорил неприятелей, а те, которых к нам приставил, нас обобрали
[576].
Сигнахский капитан-исправник, по заявлению жителей, не соглашался без взятки отворить своей двери. «Когда имел кто какую жалобу, то если видели у него руку сжатую для дачи – впускали, а если нет, то били и к себе не допускали. За претензию и споры о пятирублевом деле судьи брали взятку по пятидесяти рублей. Кто давал взятку, тот был прав, а правый, но не плативший – виноват»
[577].
В судах, по положению, заседали наполовину грузинские князья с русскими чиновниками и имели равный голос в решении дел. Но голос князей не имел никакого значения, и если они высказывали свое мнение, то чиновники им отвечали: «Как последний наш писарь не имеет в суде голоса, так и вы его не имеете»
[578].
Судьи тянули дела, по нескольку раз вызывали тяжущихся из дальних деревень и, продержав их по пяти и шести недель в городе, отпускали обратно, не объявив решения.
«Вы сами можете в Телавском уезде узнать, – писал митрополит Иоанн Бодбели маркизу Паулуччи, – с которого года там хранятся дела, не получающие движения ради больших выгод; они (судьи) присягают не брать взяток и творить суд справедливый, но всему изменяют, и безумный народ этой земли развращается через клятвопреступление их. Но что сказать мне, душою огорченному на старости лет моих, и как сметь объяснить все то зло, о котором я слышал от многих правдивых людей и которого был свидетель? Несправедливость довела народ до отчаяния»
[579].
– Нам не нравится российский суд, – говорили грузины, – потому что долго не решают дел и много взяток берут. Мы хотим иметь суд грузинский, чтобы просьбы поступали на грузинском языке и мы могли разговаривать с судьями, не занимаясь переводчиками
[580].
