Кули-хан не высказал ни одобрения, ни порицания и заявил, что по делу избрания армянского патриарха он донесет Баба-хану. Такой неопределенный ответ заставил эриванского хана предполагать, что тегеранский двор, не отдавая предпочтения ни тому ни другому лицу, намерен в своих поступках сообразоваться с желанием русского правительства и, быть может, отдаст предпочтение Даниилу. Всегда двуличный и коварный, Мамед, желая выйти из затруднительного положения, поручил своему посланному сказать генералу Лазареву, что ожидает инструкции от Баба-хана.
Предуведомленный о цели приезда Мегмед-Али-бека, Лазарев принял его на другой день нового года.
– Хан, свидетельствуя вам свое почтение, – сказал персиянин, – просит о продолжении дружбы.
– Я за честь себе поставляю сохранять дружбу, – отвечал Лазарев, – и от хана зависит продолжить ее исполнением высочайшей воли и поступками, свойственными спокойному и доброму соседству.
– Когда существовало Грузинское царство, то и тогда хан был в приязненных с ним отношениях, а тем более теперь, когда Грузия состоит в подданстве России. Хотя хан имеет над собою властителя в лице шаха (Баба-хана), но считает за удовольствие оставаться с Грузией в дружелюбных отношениях.
– Я давно привык признавать хана добрым соседом, но с некоторого времени он поступками своими доказывает противное. Во-первых, не исполняет воли его величества о признании Даниила патриархом, и, зная, что он утвержден в этом сане грамотой русского императора, не только не оказывает Даниилу должного уважения, но, напротив, дозволяет делать ему обиды. Во-вторых, хан дает убежище в своих пределах лицам, враждебным России, – выгнанному из Ахалциха Шериф-паше, который всегда привлекал в Грузию хищников, и, наконец, я первый раз слышу, что хан признает над собою власть шаха Персии, тогда как сам искал покровительства русского императора.
– Русское начальство в Грузии, – отвечал Мегмед, – само предлагало хану признать Давида патриархом армянского народа, хан согласился, и Давид получил утвердительный фирман султана.
– Хотя это и справедливо, – заметил Лазарев, – но после, по желанию императора, султан утвердил патриархом Даниила.
– Первейшие армяне в Эривани хлопочут, чтобы по фирману, прежде данному, удержать патриархом Давида. Хан, будучи ими убеждаем, не хочет признавать Даниила. Что хан в этом случае не руководится ни интересом, ни злобой, служит доказательством то, что когда Даниил находился в Баязете, то хан, узнав о покушении на его жизнь, приказал отправить его в Эчмиадзин. Получив же ваше письмо, призвал к себе Даниила, подарил ему халат и дает монастырь, в котором он будет архиепископом.
Лазарев заметил посланнику, что имеет точные сведения, зачем хан призывал Даниила
[349], знает о насильствах, ему сделанных под видом сохранения от опасности, и считает долгом заметить, что патриарх армянского народа может быть признан в этом сане только тогда, когда утвержден русским императором.
– Я должен просить вас, – прибавил Лазарев, – донести хану, что за все оскорбления, нанесенные Даниилу, он должен будет дать ответ не словесный или письменный, но подвергнет себя гневу его величества и будет раскаиваться.
– Хан повинуется высочайшей воле, будет оказывать Даниилу полное уважение и признает его патриархом, когда удостоверится, что есть на то воля государя. Шериф-паше хан дает убежище отнюдь не с теми мыслями, чтобы затевать что-либо ко вреду Грузии, а принимает его как гостя и человека несчастного, которому желает оказать помощь и вновь поставить пашой Ахалцихским. Хан поручил мне ходатайствовать у русского начальства в Грузии, чтоб ему не было в том препятствия, и дозволено было войскам эриванским пройти чрез Грузию к Ахалциху.
– Этого дозволено не будет, – отвечал Лазарев. – Таким намерением хан обнаруживает нерасположение к Грузии и делает поступок, неприличный доброму соседу.
– Почему же вы оказываете помощь карсскому паше, который не соблюдает дружелюбных обязанностей с ханом Эриванским, и препятствуете моему хану наказать карсского пашу?
– Карсский паша подданный союзного государя, сохраняет с Россией дружбу и обязанности спокойного и благонамеренного соседа и тем обязывает нас оказывать ему взаимно приязнь и вспомоществование.
В заключение своих слов генерал Лазарев заметил, что не обещаниями чрез посланных хан может надеяться заслужить высочайшее покровительство, но точным исполнением воли императора и дружелюбными поступками.
– Хан ничего более не желает, – ответил уклончиво персиянин, – как быть достойным милостей императора. Часто случалось, что шах требовал свыше мер возможности, и тогда хан всегда избавлялся от его требований одним средством – заявлением, что он имеет сильнейшего в свете соседа, русского императора, к которому и прибегнет с искательством защиты.
– Тем удивительнее, – заметил Лазарев, – нынешнее поведение хана и его надежда на шаха.
При прощании посланный просил принять подарки в знак дружбы, но Лазарев отвечал, что примет их тогда, когда хан будет исполнять высочайшую волю.
– Хан мой крайне обидится таким отказом, и я уеду с огорчением.
– А я считаю за обиду, – отвечал Лазарев, – когда хан, нарушая обязанности благонамеренного соседа и оставляя в забвении все мои советы в течение трех лет, присылает теперь мне подарки.
– Подобные же подарки, – заметил наивно Мегмед, – я привез и правителю Грузии Коваленскому; он с удовольствием их принял.
Лазарев все-таки отказался, но обещал написать письмо, чтобы не подвергнуть посланного ханскому гневу.
В день свидания посланного с генералом Лазаревым было перехвачено ответное письмо мелика Априама к Ивану Бегтабекову.
«Что вы предлагали, – писал мелик
[350], – святейшему патриарху Давиду иметь тайную дружбу с г. Коваленским и прислать ему вина, Сорочинского пшена и другое, извольте знать в точности, что как святой монастырь построен не в тайном месте, так и святейший патриарх не тайно существует; это всем известно и смело проповедуется между всеми армянами, то почему же он должен тайно вести дружбу с Коваленским? Если он есть истинный приятель, то должен свое усердие предъявить явно, за что и получит тогда принадлежащие и достойные его особе подарки; но чтобы то было не тайно, а явно, ибо тайна как нас от разноплеменных приведет к стыду, так и его, Коваленского, от единоверцев своих…
