Последние слова были впоследствии переданы князю Цицианову. Главнокомандующий призвал к себе Татулу, который письменно подтвердил справедливость сказанного Коваленским
[62]. Не ограничиваясь этим и желая проверить показания придворного медика, князь Цицианов отправил письмо Татулы к царице, на котором та написала: «Я, царица Дарья, свидетельствую в истине сего письма и подписываюсь»
[63].
Коваленский отрицал справедливость этого обвинения и говорил, что князь Цицианов, зная, что Татула личный его враг, «через его посредство, склонил болящую и запуганную уже царицу к подписанию такого на счет сей показания, какое ей было поднесено». В оправдание себя Коваленский представил министру внутренних дел письмо царицы Дарьи, писанное рукою ее дочери царевны Феклы, которая, по его словам, была при упоминаемом посещении
[64]. В день отправления этого письма по Тифлису распространился слух, что царевны Кетевана и Фекла, из расположения к Коваленскому и для написания в его пользу письма, похитили у спящей царицы именную печать, которую грузины весьма часто прикладывали вместо подписи. Проснувшись и не найдя печати, царица Дарья весьма беспокоилась, но скоро узнала истинную причину похищения. Тогда она написала письмо князю Цицианову, в котором подтвердила свое прежнее показание.
«Известилась я, – писала Дарья
[65], – якобы вам донесено, что будто дала я теперь г. Коваленскому письмо, противное тому письменному лекаря Татулы свидетельству, которое мною подписано и утверждено печатью. Уверяю я вас клятвою, что никакого я ему письма не давала, да и в мыслях я не имела. А если кто от имени моего сделал письмо и имеет, то уверьтесь моею клятвою, что того и в мыслях моих не было и оно ни за рукою, ни за печатью моею. При множестве вымышленных на меня клевет, выдумана и сделана и сия клевета. Паки я повторяю, что сделанные мною в письме лекаря Татулы свидетельство и подписка суть точно мои слова и тоже есть истинное свидетельство мое».
Интрига эта раскрылась перед князем Цициановым гораздо позже, а вначале, вскоре после приезда его в Тифлис, по городу ходили глухие только слухи, будто он имеет разрешение только уговаривать членов царского дома к выезду в Россию, но не принуждать их. «Почему и нашелся принужденным, – доносил главнокомандующий, – показав подлинный высочайший рескрипт вашего императорского величества, в присутствии многих из знатнейших княжеских фамилий, перевести вслух статью сего высочайшего мне предписания».
В предупреждение всякого рода волнений и беспокойств князь Цицианов просил разрешения употребить силу, в случае сопротивления членов царского дома добровольно оставить Грузию и переселиться в Россию
[66].
Как ни прискорбно было императору Александру видеть положение, в котором находился грузинский царский дом, он признавал, однако же, необходимым вызвать его в Россию и потому, в ответ на представление князя Цицианова, разрешил ему поступать по усмотрению. Предоставивши инструкциею, данною князю Цицианову при назначении, все распоряжения главнокомандующему и не желая стеснять его в действиях, император выражал только желание, чтобы он поступал по долгу совести и избирал способы и время, какие признает удобнейшими
[67].
Обстоятельства вынудили князя Цицианова, еще до получения этого разрешения, отправить в Россию царевичей Вахтанга и Давида. Поводом к тому были повсеместные слухи, со дня на день увеличивавшиеся в Тифлисе, о каком-то всеобщем приготовлении к вторжению в Грузию 10 марта (в день Навруза, или нового магометанского года) лезгин и других горских народов.
Царевич Александр писал Дарье, что с войском идет на Грузию, и если будет жив, то непременно получит царство Грузинское, а если его убьют, то просил царицу забыть, что она и царь Ираклий имели сына Александра
[68]. Одновременно с получением этого письма в Тифлисе рассказывали, что лезгины сделали уже заклик и собрали для царевича толпу в 7000 человек, с которою он намерен был идти на селение Гавази и к Кварели. Слухи эти были, конечно, слишком преувеличены, и если Александр и имел сообщников, то число их было весьма незначительно.
Не решаясь с ними вторгнуться в Грузию, царевич избрал иной путь и стал действовать словами, письмами, страхом, клятвами и заклинаниями. Он выбрал посредником между собою и князем Цициановым бывшего посла князя Герсевана Чавчавад-зе. Притворившись, будто не знает, чем кончилось его посольство и какая судьба постигла Грузию, Александр просил князя Чавчавадзе сообщить ему: «Как дело наше существует? Мы (братья), будучи так удалены, находимся в разных местах. Я не думаю, чтобы государь соизволил на то, чтобы нам толь нещадно пропасть и быть рассеянными»
[69]. Царевич просил показать это письмо князю Цицианову вместе с его мнением, что на уничтожение Грузинского царства нет воли императора.
Главнокомандующий предлагал царевичу отправиться в Петербург и лично там удостовериться в желаниях императора. Александр не соглашался и, в ожидании лучшей будущности, поместился близ селения Подары в землянках, построенных ему лезгинами. При нем было только до 115 человек преданных ему грузин, с которыми он и намерен был пробраться в Тегеран. Там он думал просить помощи против русских и в случае отказа решился остаться навсегда в Персии.
