«Всячина» напечатала на своих страницах особые заповеди для судей и подьячих:
I. Не бери взяток.
II. Не волочи дела от тебя зависящего.
III. Не сотвори крючков.
IV. Не обходись грубо с людьми.
V. Не говори челобитчикам завтра.
VI. Не делай несправедливых из дел и законов выписей.
VII. Не давай наставлений в ябеде.
VIII. Не напивайся пьян.
IX. Чеши всякий день голову, ходи чисто.
X. Покинь трусость в рассуждении иных и дерзость в рассуждении других.
«Один знающий все законы наизусть стряпчий, – публиковано было в журнале «Вечера», – которого ни к какому суду за ябедничество допускать не велено, желает вступить в службу к какому-нибудь доброму помещику, с тем обязательством, что он помещиковым именем у всех его соседей оттягает луга, леса и земли и клянется совестью вскоре его обогатить, ежели кто из соседей не даст ему больше денег, нежели сколько он от своего помещика получит. В противном случае он не отвечает за то, останется ли его хозяин при своей деревне и не продаст ли он его самого».
При таком порядке вещей людям небогатым нельзя было добиться правды в судах, и все вообще были стеснены формами делопроизводства. Тяжебные дела разбирались не иначе как по подаче челобитень в соответствующие судебные места: на духовных приходилось просить у епархиального начальства, на фабрикантов – в Мануфактур-коллегии, на заводчиков – в Берг-коллегии, на купцов – в магистратах, на ямщиков – в Ямском приказе. Сосредоточение межевых книг в Москве, подчинение купечества Главному магистрату в Петербурге, отдаленность судов – все это было причиной, что дела тянулись 20 и более лет. Доверенности к правительству никто не имел, говорит Екатерина II, «но всяк привык думать, что иное учреждение не могло выходить, как вредное общему благу»
[458].
Собравшиеся в комиссию уложения депутаты просили судиться всем равно во всех судебных местах
[459]. Многие жаловались на многозаконие. «Каждое дело умножено законами», говорили они и просили «об искоренении ябедников, проклятого лакомства и продолжительного суда».
Чтобы не проиграть дела, необходимо было строго соблюсти все формы, в большинстве весьма обременительные и разорительные. Тетка отца Энгельгардта, бригадирша Витковичева, которой он был должен 3000 руб., заставляла его ежегодно для переписки векселя приезжать из Выборга, где он служил, в Малороссию, в м. Сорочинцы
[460].
«Все поглощает ненасытное время, – говорилось в «Вечерах», – не исчезают одни ябеды и крючкотворство; они от потомства в потомство переходят, ябеды узловатее становятся, крючки больше растут, подьячие богатеют»
[461].
Относительно суда по форме, каргопольские крестьяне заявляли, что споры и тяжбы крестьян по большей части бывают так малоценны, что не стоят издержек на подачу челобитень и на гербовую бумагу. Они просили производить разбирательство их споров судом словесным
[462].
«Мы, – писали ясашные крестьяне Казанского уезда
[463], – яко народ безгласный и несведущий законов, продавая свой последний экипаж, нанимаем для хождения по делам поверенных. Эти же поверенные нас, безгласных, чрез лакомства, как челобитчика, так и ответчика, приводят в обман и разорение. Сверх того, по этим делам собираются свидетели и требуются многие справки, и от того дела продолжаются; челобитчик же и ответчик несут чрез то большое разорение и доходят до того, что бывают не в состоянии не только платить государственные подати, но и пропитать себя».
Государственные крестьяне Исетской провинции и Казанского уезда, новокрещенцы из мордвы, пахотные солдаты и вообще все крестьяне «не помещиковы» просили суд словесный, скорый, который производился бы их старшинами. Помещичьи же крестьяне были исключены из права подавать голос о своих нуждах и просить о чем бы то ни было права не имели.
Глава 16
Помещичьи и заводские крестьяне. – Краткий очерк их состояния. – Притеснение их помещиками. – Побеги, разбои, волнения и убийства помещиков.
Власть помещика над крестьянином была власть неограниченная, и закон не допускал никакой жалобы на владельца
[464]. За покушение слуги против жизни господина своего назначалось усиленное наказание. Поставив помещичьих крестьян в такое положение и устраняя от себя частное вмешательство, правительственная власть в то же самое время предъявляла безусловное право на общее, повсеместное подчинение населения своим расположением и угрожала всякому лицу наказанием за нарушение закона. «Отсюда возникли противоречия и столкновения между ненарушимостью государственной воли и между действием воли владельца»
[465].
Крестьянин был поставлен между двух огней: пользуясь неограниченной властью над крестьянами, помещик употреблял их нередко для осуществления своих противозаконных стремлений. Собрав крестьян, он производил с ними грабежи, а иногда оказывал вооруженное сопротивление правительственной власти. Посылаемые от суда лица часто не допускались помещиками: их встречали вооруженные крестьяне, как неприятелей и, по приказанию помещика, выгоняли из его владений. В этом случае как помещик, так и крестьяне несли одинаковую ответственность и одинаковое наказание. Произволу крестьян предоставлялось только право оценить, какое наказание будет сноснее: то ли, когда они послушают владельца и будут наказаны правительством, или то, когда, отказавшись исполнить преступную волю своего помещика, они подвергнутся его преследованию и мщению.
Повинности крестьян по уложению заключались: 1) в доставлении на своих подводах помещикам из деревни в город и на место службы в поход запасов для их продовольствия и на продажу; 2) в приходе из деревень для работ в помещичьи усадьбы. Крестьянин не имел права на землю, на которой жил, – она принадлежала помещику. «Люди в России не привязаны к земле, – говорит Болтин
[466], – ни земля к людям, хотя как те, так и другие крепостные; вследствие чего помещик или владелец имеет власть продать и людей без земли, и землю без людей, или совокупно обои; властен помещик перевести крестьян на другое место, и тогда они остаются уже без земли».
