Для облегчения деятельности своих сотрудников и ускорения в решении дел императрица приказала считать достаточным и приводить в исполнение протоколы, подписанные только четырьмя сенаторами, по таким делам, которые не заключают в себе отмены закона или издания нового постановления. Самые протоколы писать по возможности кратко
[443]. Впоследствии, чтобы ускорить решение дел, императрица принуждена была разделить Сенат на департаменты, «дабы тем способом не одно дело в Сенате и в один день трактовалось, но столько производимо их было, коликое число департаментов определится, а каждый бы департамент определенные роды себе дел в отправлении узаконением имел»
[444].
Льготы эти не подвинули вперед дел, и множество жалоб, подаваемых императрице, свидетельствовали о бездеятельности Сената.
«С удивлением усмотрела я, – писала Екатерина
[445], – что дело между рижскими и смоленскими купцами до днесь еще Сенатом не решено, хотя мной и повелено немедленно к сему делу приступить. Итак, Сенат имеет через три дня рапортовать, что по оному делу господа сенаторы положили на меру. А я уже более нарекания от тамошних жителей на медлительный суд слышать не хочу».
«Многие есть челобитные апелляционные на Сенат, – писала императрица месяц спустя
[446], – из которых более уже года, как велено, сделав экстракты, мне представить, но ко мне в доклад не поступают, что есть не безволокитно для челобитчиков. И для того я желаю знать, для чего они ко мне так долго не вносятся, ибо Сенат рассматривать их не может, потому что и судье, и ответчику одному месту быть несвойственно».
В феврале следующего года генерал-прокурор объявил, что «ее величество указать соизволила на будущей, т. е. сырной недели иметь в Правительствующем сенате первые три дня общее собрание для окончания умножившихся по оному дел»
[447].
Медленность в решении дел происходила отчасти от того несогласия, которое существовало между членами Сената. Заседания комиссии по составлению нового уложения ясно свидетельствуют нам о той розни и вражде, которые существовали не только между сословиями, но и между дворянством. Чужое мнение не уважалось, и голос сильного по общественному положению или богатству уничтожал справедливое мнение человека мелкого, небогатого и зависимого. Единственным средством к повышению по службе или к разного рода приобретениям была лесть, заискивание и низкопоклонство. «В праздничные дни, – говорит Новиков
[448], – к большим боярам ездить на поклон почитается за необходимость, ибо те, которые сие исполняют, находят свое счастье гораздо скорее». Не только быть принятым в общество лица влиятельного, но поговорить с ним и даже потолкаться в его передней считалось верхом счастья. Державин долго добивался чести быть знакомым с князем Платоном Зубовым, и когда наконец добился того, то общественное положение поэта значительно изменилось: «Один вход к фавориту делал уже в публике ему много уважения». Чтобы получить тепленькое местечко, прибегали к женам влиятельных лиц и не пренебрегали их любовницами. Храповицкий искал всякого случая, чтобы польстить императрице, граф Безбородко, входя к ней с докладом, кланялся чуть не до земли, а о тех счастливцах, которые допускались в уборную князя П. Зубова посмотреть, как он совершал свой утренний туалет и пудрил голову, говорили по всему городу с завистью. Около таких центров собиралась толпа добровольных прислужников, стоявших горой за своего патрона, думавших его головой и живших его подаянием и щедротами. Такая обстановка общественной жизни переносилась всецело и в правительственные учреждения, в том числе и в Сенат. Сенаторы точно так же группировались около центров, около своих благодетелей.
«Что нам обер-прокурор предложит, то мы и подписываем, – говорили И.М. Булгакову сенаторы граф Остерман и Дурново»
[449].
«Согласен с предложением его превосходительства, – говорит Лопухин
[450], – или его сиятельства, или светлости только почти и слышится, и пишется в общих собраниях Сената». Присутствуя в Сенате, Державин видел многих своих товарищей без всяких способностей, «которые, слушая дела, подобно ослам, хлопали только ушами»
[451]. На другой день после назначения сенатором Державин благодарил князя П. Зубова. «А как Сенат доведен наперсниками и прочими ее [императрицы] приближенными вельможами до крайнего унижения или презрения», то Зубов весьма удивился, когда Державин благодарил его за то, что он сделан сенатором.
– Неужто доволен? – спросил он его.
– Как же, – отвечал Державин, – не быть довольну сей монаршей милостью бедному дворянину, без всякого покровительства служившему с самого солдатства, что он посажен на стул сенаторский Российской империи. Ежели его сочлены почитаются, может быть, кем ничтожными, то он себе уважение всемерно сыщет.
Большинство сенаторов группировалось около генерал-прокурора и было отголоском его мнения; но было много и таких, которые, не имея собственного убеждения, действовали под влиянием своих сильных патронов, не присутствовавших в Сенате. Постоянные пререкания, отстаивания личных интересов или интересов своих клевретов, без соблюдения общей пользы и справедливости, приводили к постоянному разногласию, ссорам и во всяком случае замедляли решение дел.
«Господа сенаторы! – писала императрица 6 июня 1763 года
[452]. – Я не могу сказать, чтобы вы не имели патриотического попечения о пользе моей и пользе общей, но с соболезнованием должна вам сказать и то, что не с таким успехом дела к концу своему приходят, с каким желательно. В доказательство сему довольно и одного сей день трактованного в Сенате дела о воеводе Мясоедове, не упоминая о многих, где интересы наши и польза общая терпит. Но какая б к тому причина была? Мы принуждены были изыскивать и наконец нашли, и поистине сказать нашли те причины. Но к крайнему своему прискорбию и огорчению тем, что они единственно в том только и состоят, что присутствующие в Сенате имеют междоусобное несогласие, вражду и ненависть, и один другого дел не терпят, а потому и разделяются на партии и стараются изыскать один другому причины огорчительные, словом сказать, производят совсем благоразумным, почтенным и доброжелательным людям дела несвойственные.
