Все эти поборы были настолько тягостны для населения, что в 1764 году появился ложный указ императрицы, грозивший взяточникам жестоким наказанием. 17 марта 1764 года, на Сенатской площади, при барабанном бое, палач сжег этот указ, в котором говорилось: «Время уже настало, что лихоимство искоренить, что весьма желаю в покое пребывать, однако, весьма наше дворянство пренебрегают Божий закон и государственные права и в том много чинят российскому государству недобра. Прадеды и праотцы, Российского государства монархи жаловали их вотчинами и деньгами награждали, и они о том забыли, что воистину дворянство было в первом классе, а ныне дворянство вознеслось, что в послушании быть не хотят, тогда впредь было в России, когда любезный монарх Петр Великий царствовал, тогда весьма предпочитали закон Божий и государственные правы крепко наблюдали. А ныне правду всю изринули, да и из России вон выгнали, да и слышать про нее не хотят, что российский народ осиротел, что дети малые без матерей осиротели; или дворянам оным не умирать, или им перед Богом на суде не быть? – такой же им суд будет: в юже меру мерите возмерится и вам».
Сенат обещал 100 руб. тому, кто откроет сочинителя указа, а императрица приказала объявить, чтобы отныне народ не верил никаким указам, кроме печатных
[433]. Тем не менее правительство само сознавало, что взяточничество «возросло так, что едва есть ли малое самое место правительства, в котором бы божественное сие действие, суд, без заражения сей язвы отправлялося: ищет ли кто место – платит; защищается ли кто от клеветы – обороняется деньгами; клевещет ли на кого кто – все происки свои хитрые подкрепляет дарами». По словам одного из указов, суд обратился в место торжища, где нищего делают богатым, а богатого нищим
[434]. Императрица поручила Сенату позаботиться о том, чтобы на места судей назначались люди достойные, «а чтоб справедливая служба награждаема была и малоимущие не имели причин к лакомству склоняться, назначить каждому пристойное жалованье, изыскав на то деньги не вновь налагаемыми с народа сборами, но другими благопристойными способами»
[435]. Сенат не нашел таких способов, и рядом с утверждением новых штатов, для усиления чиновникам жалованья, был увеличен сбор
[436]: с вина, пива, меду, гербовый сбор с купчих, закладных и духовных, с подаваемых челобитен, с находившихся в арендном содержании казенных амбаров, лавок, кузниц, с фабрик, заводов, паспортов, патентов на чины, жалованных грамот, дипломов, с заклеймления посуды, с продажи клея и проч. и проч.
Желание императрицы искоренить беспорядки были не по нутру дворянству и чиновничеству. «Проблески неудовольствия, – писал граф Сольмс королю
[437], – проявляющиеся от времени до времени, порождаются главным образом стремлением императрицы искоренить в своей Империи злоупотребления, причем меры, принимаемые для общей пользы, часто противоречат выгодам нескольких отдельных личностей. Множество знатных бояр и даже большая часть Сената не очень-то рады, что имеют государыню слишком деятельную, которая хочет управлять сама. Им лучше было в предшествовавшие царствования, когда страдал только простой народ. Поэтому они делают все, чтобы противодействовать благим намерениям императрицы. Они запутывают дела, которые она желает себе уяснить; медлят исполнением тех, которые должны бы быть окончены; стараются поселить в ней отвращение и заставить ее покинуть свой план, заваливая ее массой работ».
Вообще Сенат в первые годы царствования Екатерины представлял учреждение весьма оригинальное. Указов его не исполняли, и угрозы подвергнуть виновных наказанию не действовали. Императрица Екатерина принуждена была приказать, чтобы все учреждения по получении указа Сената доносили как о сделанном определении, так и о действительном исполнении указа
[438].
Законы были в пренебрежении, и каждый толковал их по своему произволу. Недаром люди того времени сравнивали закон с дышлом, которое куда хочешь, туда и повернешь.
– Восхищаюсь, – говорил А.И. Бибиков депутатам, собравшимся в комиссию по составлению нового уложения, – восхищаюсь, усматривая общее всех усердие видеть утверждаемое в России благоденствие установлением ясных, полезных, давно нам нужных и всеми желаемых законов.
Произвол, казнокрадство и взяточничество попирали закон и справедливость. «Вижу ныне, – говорит князь Щербатов, обращаясь к вельможам правителям
[439], – вами народ утесненный, законы в ничтожность приведенные. Чем вы воздадите народу, коего сокровища служат к обогащению вашему? Что он скажет, видя ваше уважение ко всем богатым людям, видя похлебства ваши к зловредным откупщикам? Едва вы входите в начальство, уже несмысленная родня ваша важные места получает».
Правый суд был явлением редким и всеми сознаваемым. В зале общего собрания Сената был поставлен барельеф «Истина нагая». Вступая в должность генерал-прокурора и осматривая залу, князь А.А. Вяземский сказал экзекутору: «Вели, брат, ее несколько прикрыть». И подлинно, прибавляет Державин, с тех почти пор стали прикрывать правду в правительстве.
Общественной деятельности не существовало, и большинство правителей жило в свое удовольствие. В Сенате за излишнее почитали государственные дела слушать, говорит императрица. «Стыдно сказать, что и карты напечатанные не были в Сенате и что первую карту я, быв в Сенате, послала купить в академии»
[440]. Екатерина II говорила, что ее вельможи любят начальствовать и веселиться, но не любят заниматься делом. «Все любят начальствовать, – говорила императрица, – и почти все имеют худое воспитание». В делах они полагаются на своих секретарей и работают только тогда, когда она их заставит.
«Слушай, Перфильевич, – писала Екатерина Елагину
[441], – если в конце сей недели не принесешь ко мне наставлений или установлений губернаторской должности, манифест против кожедирателей да дело Бекетьева совсем отделанные, то скажу, что тебе подобного ленивца на свете нет, да никто столько ему порученных дел не волочит, как ты».
«Господам сенаторам, – писала Екатерина
[442], – быть в Сенате от полдевятого часа до половины первого и посторонних речей отнюдь не говорить».
