– Хорошо, друзья мои, если вы хотите за меня заступиться, то и я за вас вступлюсь, только скажите своим старикам, чтоб они исполнили все то, что я прикажу.
Караваев и Кунишников поклонились в ноги.
– Изволь, батюшка, надежа-государь, – говорили они, – все, что вы ни прикажете, будет исполнено.
Казаки заплакали, но были ли то слезы радости или горя, решить трудно; Пугачев также принял на себя вид человека прослезившегося.
– Да все ли войско принять меня желает? – спросил он.
– Когда вы за нас хотите вступиться, – отвечал Караваев, – то войско наше вас с радостью примет.
– Ну, детушки мои, соколы ясные, смотрите же не покиньте вы меня; теперь у вас пеший сизый орел, подправьте сизому орлу крылья; сумей я вас нарядить и разрядить.
– Только не покинь ты нас, надежа-государь, – отвечали казаки, кланяясь, – а мы с Яицким войском все, что вы ни прикажете и ни потребуете, сделаем.
– Я вам даю свое обещание жаловать ваше войско так, как Донское; по двенадцати рублей жалованья и по двенадцати четвертей хлеба, жалую вас рекой Яиком и всеми протоками, рыбными ловлями, землей и угодьями, сенными покосами безданно и беспошлинно; я распространю соль на все четыре стороны, вези кто куда хочет, и буду вас жаловать так, как и прежние государи, а вы мне за то послужите верой и правдой.
– Довольны, государь, вашей царской милостью и готовы вам послужить.
В это время проходивший мимо сарая крестьянин Афанасий Чуйков, услышав, что казаки величают Пугачева государем, вошел в сарай и хотел было подойти к разговаривавшим, но Пугачев удалил его.
– Поди, мой друг, тут не твое дело, – сказал он, указывая на выход.
Чуйков отошел, но остался тайным слушателем происходивших разговоров и совещаний.
– Ну, друзья мои, – говорил Пугачев казакам, – если вы согласны меня принять, так надобно приготовить знамена. Купите голи разных цветов, шелку и шнура; приготовьте мне платье хорошее и шапку бархатную. Я не знаю только, мои други, справитесь ли вы с деньгами?
– Как, надежа-государь, не справиться; хотя бы и вдвое больше этого приказали, так Яицкое войско все исправит; но не можно ли записать для памяти, что да что надобно купить?
– Я бы, пожалуй, вам написал, – говорил неграмотный Пугачев, – да, видишь, нет здесь ни бумаги, ни чернил. Да это можно и без записки так упомнить.
– Хорошо, мы и так упомним, – отвечал Караваев, – но не можно ли написать какого-либо указа в войско?
– Какой указ? У меня теперь ни писаря и никого здесь нет.
Пугачев предложил казакам сесть рядом с ним на лавку, но те отказывались.
– Что вам стоять предо мной, – говорил мнимый император, вторично предлагая казакам сесть, – ведь в ногах правды нет. Теперь дело идет еще по тайности, и вы объявляйте обо мне только надежным людям, а молодым ребятам отнюдь не сказывайте, чтобы старшинская сторона не проведала. Так поезжайте теперь в городок и объявите войску, а дня чрез три приезжайте опять ко мне.
– Теперь у нас люди все в дальних разъездах, – говорили казаки, – все по хуторам и занимаются сенокосом. Не можно ли, батюшка, потерпеть эту неделю, пока с сенокосом управятся и соберутся в город.
– Нет, други мои, это пустое, нечего еще на неделю откладывать; надобно теперь же вам хорошенько между собой условиться, надобно делать как можно скорее, чтобы в огласку не пошло. Вы старайтесь сами о себе; мне есть нуждица съездить на Иргиз, а вы поезжайте в городок да посоветуйтесь с стариками, где они присудят собираться, и приезжайте ко мне с ответом как можно скорее. Если вы будете худо стараться о себе и станете мешкать, так меня здесь и не сыщете.
– Как нам не стараться, батюшка, будем.
Пугачев и казаки стали рассуждать, где бы всего лучше было собраться войску? Сперва говорили, что всего удобнее на Камелях, верстах в двадцати ниже Талового умета, но потом отменили, говоря, что там близко проходит большая дорога. Говорили о вершинах Таловой речки, но и там оказалось неудобно, поблизости Сызранской дороги; наконец, решили направиться на реку Узень.
– Поезжайте же в городок, – сказал Пугачев, – и возвращайтесь скорее, и я вам, если хотите, покажу тогда царские знаки. Только смотрите объявляйте друг другу по тайности.
Увидев стоявшего в отдалении Афанасия Чуйкова, Пугачев подозвал его к себе.
– Если вы сюда приедете прежде меня, – сказал он, – так здесь подождите и у Афанасия понаведайтесь; он останется дома, а Еремина Курица поедет со мной.
– Хорошо, – отвечали казаки, прощаясь.
– Дай Бог счастливо! – кричал Пугачев вслед уезжавшим.
– Благодарствуем, – отвечали казаки, сняв шапки.
Проводив гостей, Пугачев отправился в избу, а Оболяев и Пучков остались у плетня. Последний не мог понять, что вокруг него делалось; он слышал отрывочные фразы, слышал, как казаки называли Пугачева «надежей-государем» и как Пугачев обещал им реки, луга, вольность и проч. Все это вертелось в голове Пучкова без всякой связи и значения, и он решился объясниться с Оболяевым.
– Почему это, Степан Максимыч, – спрашивал Пучков у уметчика, – давеча яицкие казаки величали Емельяна Ивановича «надежей-государем»?
– А вот почему, – отвечал Оболяев, – потому что он государь Петр Федорович.
– Как же это так! Ведь слух был, что государь помер, да и сам он называется дубовским казаком; почему ж узнали, что он такой большой человек?
– Сам батюшка мне поведал и сказал, что он, оставив царство, принял на себя странствование, большой труд и бедность. Смотрите же, не болтать никому постороннему, да и сами называйте его по-прежнему дубовским казаком и обходитесь с ним просто.
Пучков был озадачен, но, видя, что уметчик и два казака с таким почтением относились к Пугачеву, он поверил словам Оболяева и, таким образом, явился одним из первых пособников самозванца и его приверженцем.
Перез час Пугачев стал собираться в дорогу, чтоб ехать на реку Иргиз. Хотя на Иргизе очень многие знали Пугачева и путешествие это было весьма опасно, но он, как человек безграмотный, считал его необходимым после просьбы казаков написать реестр тем вещам, которые необходимо было купить, и послать указ яицким казакам.
– Караваев и другие казаки, – говорил он Оболяеву, – скоро опять к нам приедут и что-нибудь решат; надобно будет тогда писать, а у нас грамотея нет, так я хочу съездить на Иргиз в верхний монастырь и взять там писаря, он будет нам всякие дела писать. К тому же мне надобно побывать в Мечетной у кума и забрать у него рубашки и лошадь.
Пугачев просил уметчика ехать вместе с ним, но тот отговаривался.
– Тебе жители Мечетной и все старцы знакомы, – говорил он Оболяеву, – так с тобой я везде найду ночлег; а ежели один поеду, то, во-первых, страшно дорогой воров, а во-вторых, незнакомые не пустят меня ночевать.
