При производстве следствия оказались 53 человека бежавшими, у которых, по мнению комиссии, следовало отобрать имение и самих их, когда они явятся, повесить. «Детей же их мятежничьих, – писала комиссия
[241], – каковых по присланному от Яицкой комендантской канцелярии списку значится, от 15 лет и свыше, 316 человек, в рассуждении отцов их учиненного злодейства, дабы впредь и от них, яко происшедших от рода злодейственного, такового ж поползновения и расширения к злу последовать не могло, во истребление и пресечение оного годных написать в полки в солдаты, а негодных в страх другим наказать: от 15 до 17 лет розгами, а с 17 лет и выше плетьми». Что же касается всех остальных казаков, которых по ревизии насчитывалось 2461 человек, то наказание их следственная комиссия представила на усмотрение высшего начальства.
Итак, каждый казак ожидал наказания, и все были в страшном унынии и отчаянии, а между тем по городу и на базаре ходил странный слух, что в Царицыне проявился государь. Слух этот с каждым днем приобретал все большую и большую силу
[242].
– Здесь слышно, – начал Пьянов, оставшись наедине с Пугачевым, – что проявился какой-то в Царицыне человек и назвал себя государем Петром Федоровичем, да Бог знает, теперь о нем слуху нет: иные говорили, что он скрылся, а иные, что его засекли.
Пугачеву пришла мысль воспользоваться таким слухом в свою пользу, для осуществления заветной его мечты увести яицких казаков на Кубань или Терек.
– Это правда, что в Царицыне проявился государь, – отвечал он Пьянову, – и он есть подлинный царь Петр Федорович. Хотя его в Царицыне поймали, однако же он ушел, и вместо его замучили другого.
– Как можно этому статься, ведь Петр Федорович умер.
– Неправда, – говорил Пугачев, все более и более увлекавшийся и входивший в свою роль. – Он так же спасся в Петербурге от смерти, как и в Царицыне.
Пьянов выразил сомнение, и Пугачев на этот раз не считал нужным убеждать его. Он переменил разговор и пошел прямо к заветной цели.
– Каково живется казакам? – спросил Пугачев.
– Худо, – отвечал Пьянов, – мы разорены от старшин, и все наши привилегии нарушены.
– Как не стыдно вам терпеть такое притеснение в привилегиях?
– Что делать, видно, так тому и быть.
– Так не лучше ли вам выйти со мной с Яика в турецкую область на реку Лабу?
– Наши казаки все будут рады идти с вами, да только как же мы пройдем татарские орды?
– Орда, которая здесь кочует, нам рада будет, она нас встретит и проводит.
– С чем же нам бежать, мы все люди бедные.
– На выход я вам дам на каждую семью по двенадцать рублей.
– Где ты деньги-то возьмешь? И что ты подлинно за человек? – спросил Пьянов.
– Я купец, заграничный торговый человек. У меня на границе оставлено двести тысяч рублей, да на семьдесят тысяч рублей товару, из которого я, если Яицкое войско согласится со мной бежать, то и коштовать его буду. А по приходе на границу встретит нас всех с радостью турецкий паша, и если придет нужда войску на проход, то паша даст еще хотя до пяти миллионов.
Пьянов с удивлением выслушал все обещания Пугачева и не верил его словам.
– Статочное ли все это дело, – говорил он в недоумении, – ведь таких больших денег ни у кого не может быть, кроме государя.
Замечание это магически подействовало на Пугачева; он увлекся и перешел за черту, с которой возврата уже не было…
– Я ведь не купец, – говорил с жаром Пугачев, – я государь Петр Федорович; я-то и был в Царицыне, да Бог меня и добрые люди сохранили, а вместо меня засекли караульного солдата.
Пьянов был озадачен; он не знал, верить ли своим ушам или не верить.
– Как тебя Бог сохранил, – спрашивал он, – и где ты так долго странствовал?
– Пришла гвардия и взяла меня под караул, да капитал Маслов отпустил. Я ходил в Польше, Цареграде, был в Египте, а оттуда пришел к вам на Яик.
– Хорошо, государь, – сказал Пьянов, – я поговорю со стариками и что они скажут, то я и вам скажу.
Итак, вот при каких обстоятельствах Пугачев неожиданно для самого себя принял имя Петра III
[243].
Высказавшись Пьянову, Пугачев струсил и, желая узнать, какое впечатление произведет его мнимое признание на казаков, стал ежедневно посещать базар, чтобы прислушаться к народному говору, но не слышал там никаких рассказов, кроме жалоб казаков на их тяжелое положение. Спустя несколько дней на том же базаре он встретился с Пьяновым, возвращавшимся домой.
– О вашем величестве, – говорил Пьянов, – что вы за нас, бедных, вступиться намерены и хотите провесть на Кубань, я сказывал казакам Черепанову, Коновалову и Антонову. Они рады с вами идти, да только сказали, что это дело великое, так надо со всеми казаками об этом поговорить тогда, когда они соберутся вместе на багренье.
– Ну хорошо, – отвечал ободрившийся Пугачев, – но только ты до времени об этом никому не сказывай.
Прожив неделю в Яицком городке и накупив рыбы, Пугачев и Филиппов поехали обратно в Мечетную
[244]. По дороге Семен Филиппов, имея более тяжелые возы, отстал, а Пугачев, воспользовавшись этим, уехал вперед один и приехал на Таловый умет.
– А Семен разве от тебя отстал? – спросил Оболяев, увидя Пугачева.
– Старый черт, – отвечал он, – наклал тяжелые возы рыбой, так лошади у него устали, а мне ведь не дожидаться.
– У кого ты был на Яике; говорил ли ты с кем, что хочешь провести на Кубань, и согласны ли казаки?
– Я довольно по городу погулял и весь обряд казаков видел. Жил я у казака Пьянова в доме, обо всем, о чем я говорил с тобой и с Закладновыми, сказывал как ему, так и другим казакам. Идти на Кубань они согласны, только положили на совете, чтобы мне приехать на Яик о Рождестве, когда соберутся все казаки на багренье.
Переночевав на умете и видевшись с казаком Григорием Закладновым, приезжавшим на умет за покупкой хлеба, Пугачев отправился далее.
