– В бытность вашу в Царицыне, – говорил Семенников, – обещались вы государю Петру Федоровичу, чтобы догнать отправленную пятисотную команду и, подговори ту команду и избрав лучших лошадей, хотели увезти государя из Царицына.
– Когда нет всей команды, – отвечали казаки, – так нам там делать нечего. Мы еще за неделю до вашего приезда все шестнадцать человек сговорились ехать в Царицын для взятия государя, набрали девять заводных лошадей, из коих одну для государя, другую под тебя, третью под караульного капрала да шесть под караульных солдат. Однако предприятие это оставили, видя свое малолюдство, а больше опасаясь, если государя получим, а пятисотная команда к принятию его и признанию государем отречется, то все мы погибнем.
Семенников предложил тогда отправить казака Лариона Решетникова в пятисотную команду, но та без письменного приказания идти в Царицын не решилась. Тогда совещавшиеся на Фоминых колодезях разъехались в разные стороны: Еремеев с товарищами поехали в команду, а Серединцов с Семенниковым возвратились в станицу
[199]. Там они подговорили молодежь идти с ними выручать государя и решили утопить всех тех, которые могли противиться исполнению их намерения. В числе приговоренных к смерти были: станичный атаман Афанасий Лобынин, отставной старшина Петр Чернозубов, священник Гавриил и старик казак Яков Соловьев. Все эти лица узнали о намерении Семенникова и по почину Чернозубова 1 июля собрали казаков на совещание. Чернозубов прочел собравшимся копию с высочайшего указа о самозванце (Кремневе)
[200], который содержался в Воронеже в 1766 году, и затем обратился к Семенникову.
– О каком ты имени проговариваешь, – спрашивал Чернозубов, – и возмущение делаешь в мире?
– В городе Царицыне содержится под караулом царь Петр Федорович, – отвечал Семенников.
– Соврал ты, дурак, – закричал Чернозубов, – хотя и был царь Петр Федорович, но он скончался и ныне у нас милостивая государыня Екатерина Алексеевна и наследник его высочество благоверный государь Павел Петрович.
– Жив Петр Федорович, – кричал Семенников, – и он в Царицыне!
«Мне нестерпимо стало, – доносил Чернозубов
[201], – за поношение императорского имени, и оного возмутителя, схватя за волосы, бил палкой».
– Чего вы стали, – кричал Семенников народу, – или оробели?
– Сажай его в колоду, – говорил Чернозубов, обращаясь к станичному атаману Лобынину.
– За что Семенникова сажать в колоду? – закричал один из малолетков. – Он не виноват!
Лобынин, однако же, арестовал Семенникова, но малолетки подняли шум.
– Чего стали, – послышались голоса, – ступайте на майдан!
«А как некоторые на майдан взошли, – писал Чернозубов, – и приступили, за что-де его брать под арест, то атаман, убоясь, оного Семенникова оставил, но и я с походным атаманом Лощилиным в крайнем страхе находились». Видя, что дело принимает весьма серьезный оборот, что толпа расходилась не на шутку, Чернозубов стал уговаривать сторонников Семенникова и, успокоив некоторых, ушел домой с есаулом Лощилиным. Оставшись один в собрании, атаман хотел было снова арестовать Семенникова, но казаки не дали, накинулись на него и вырвали из рук его насеку. Шум и крики увеличивались, и атаману Лобынину грозила опасность подвергнуться насилию толпы. Старый казак выручил его и успокоил толпу.
– Други мои, – крикнул он, – я с Семенниковым пойду с вами в поход!
– Кто охотник ехать в Царицын царя выручать? – кричал Семенников.
– Я с тобой поеду! – слышались с разных сторон голоса, и казаки стали собираться к Семенникову.
Пользуясь этим временем, атаман Лобынин успел скрыться.
Семенников и Серединцов два раза приходили к дому Чернозубова и вызывали Лощилина на беседу, но он не пошел, и Чернозубов ему не советовал. Толпа разошлась и к вечеру успокоилась. На другой день, 2 июля, Серединцов и Семенников отправились в Царицын, чтобы повидаться с самозванцем, но, не доезжая до города, узнали, что самозванца в Царицыне нет и где он – неизвестно. Они возвратились было в станицу, но Семенников предпочел уехать, а Серединцов остался и был арестован.
Происшествие в Трехостровянской станице обратило на себя внимание, и атаман Василий Машлыкин, как только получил известие о посылке старшинами Пятиизбянской станицы рубля денег самозванцу, отправил на место старшину Григория Сарычева с указом от 12 июля, обращенным ко всем казакам, живущим по Дону от Маноцкой до Трехостровянской станицы. Войско просило казаков не верить никаким разглашениям, оставаться спокойными и задерживать всех разгласителей нелепых слухов.
«Мы, войско Донское, – писал атаман, – за благопристойно и нужно признали напомнить вам прежде оказанные нами войска Донского верные к государю и отечеству заслуги и получаемые за то высочайшие милости и награждения, из которых главное было дело в удержании бунта Астраханского в 1705 году, за что получили мы от его императорского величества блаженные и вечной славы достойные памяти государя Петра Великого милостивую жалованную в вечную и несмертельную нам, детям, сродникам и потомкам нашим славу и неугасимую память, грамоту и достойные нашей заслуги воинские клейноды, как и все наше доныне пребывающее основание. Напротив же того, доныне из крайнего сожаления не выходящем бывшем на Дону Булавинском возмущении, которое казнию достойных и неповинным в том нанесло было такой худой порок и нарекание, что мы, все войско Донское, многим пролитием в службе нашей крови едва могли оное загладить и осталось нам только призывать к себе милосердие Божие и наблюдать долг нашего христианства и присягу, служить ее императорскому величеству со всей нашей силой и возможностию верно и непоколебимо и во всем повиноваться и послушествовать воле ее императорского величества. И для того, по вышепрописанному обстоятельству, учинили мы, войско Донское, по должности нашей определение отправить к вам и по всем нашим казачьим городкам с нашими войсковыми грамотами нарочных старшин, в том числе к вам старшину Григория Сарычева».
Войско просило содействовать последнему в задержании Семениикова и доставлении его в Черкасск. Прибыв в Маноцкую станицу, Сарычев должен был отправить вперед себя нарочного по станицам, чтобы к его приезду были собраны казаки в полные сборы и все до единого могли слышать грамоту и понять ее. При этом в инструкции, данной Сарычеву, возлагалось на его обязанность напоминать казакам долг службы и присяги, «наводить на первую степень разума и точного познания истины, что они из ничего приведены к основательному житию и пользуются под высочайшим ее величества покровом всеми выгодами. А что до их службы принадлежит, оную отправляют они к государской и их собственной славе и благополучию, которая им временно тяжела, а больше делает безопасной жизнь и спокойствие, а из того и следует за ними в потомственные их роды бессмертная слава. Иначе без службы и государственной тягости в целом свете никакого народа нет, который бы никому подвластен не был. Да еще и больше: там, где помазанной главы нет, происходят беззаконные и властолюбивые хищения, притеснения, всякое зло и ежечасная, очевидная погибель»…
[202]
