Станичный атаман Прохор Артемьев и казак Василий Житченков поддержали Перфилова. В казачьем кругу поднялся шум и произошло всеобщее волнение.
– По войсковом атамане мы стрелять не будем, – кричали казаки, – и как командира своего в город впустим; генерала же за командира почитать не желаем, потому что и напред сего никогда не бывало, как ныне Черепов нами командует. От этого нам большая обида.
Казаки решили не исполнять указа и взвалили всю вину на генерал-майора Черепова.
– Генерал хочет нас в регулярство писать, – слышались голоса, – и реку разделить, за тем и атамана в дом не пускает.
Называя генерал-майора Черепова нечистым духом, казаки бросились к дому, где он жил, и старались вытащить его на площадь; в защищавших его старшин бросали каменья.
– Ты хочешь нас писать в солдаты, – кричала толпа Черепову, – но мы все помрем, а до того себя не допустим!
Казаки требовали, чтобы генерал-майор Черепов снял выставленные пикеты и вышел из города. Застигнутый врасплох и видя перед своим домом огромную бушевавшую толпу, Черепов пробрался через задний выход к реке Дону, чтобы переправиться в крепость, но казаки нагнали его, били кулаками, камнями, пинками, «за волосы драли и сюртук на нем изорвали»
[187].
Дом, в котором жил Черепов, был наполовину разрушен: окна и двери выбиты, крыльцо разломано.
Сначала казаки хотели утопить Черепова в реке, но потом решили вести на расправу к атаману. Ефремов с большой свитой выехал навстречу бушевавшей толпе, вошел в средину ее и взял Черепова к себе в дом.
– Это войско Донское, а не Яицкое, – повторил атаман слова казака Янченкова.
Слова эти, показывал впоследствии Ефремов, «говорил в том разуме, что-де упоминаемый генерал-майор Черепов в бытность на Яике стрелял по казакам из пушек (?), то не стал бы и по нем, атамане, если бы он и за его воспрещением в город въехал, стрелять»
[188].
Получив известие о беспорядках в войске Донском, императрица Екатерина II приказала отправить в Черкасск гвардии капитан-поручика Ржевского и арестовать Ефремова.
В ночь на 9 ноября Ржевский с командой взял атамана из его Зеленого двора и отвез в крепость Святого Дмитрия Ростовского.
В ту же ночь, среди всеобщей тишины в Черкасске, ударили в набат и раздались выстрелы вестовых пушек. Наказной атаман Машлыкин и старшины собрались в войсковую канцелярию и узнали там об аресте Ефремова. Народ пришел в волнение и, ворвавшись в канцелярию, укорял Машлыкина и старшин.
– Вы выдали войскового атамана, – говорили казаки, – и велели звонить на пожар. Всех вас перебить и в воду посадить. Мы поедем в крепость и узнаем, там ли атаман.
Воспользовавшись тем, что захвачен врасплох, Ефремов выпросил позволение отправить домой своего слугу за необходимыми вещами и приказал ему внушить казакам, чтобы они собрались как можно поспешнее и выручили его, говоря, что, вероятно, его повезут по Бахмутскому тракту. Хотя наставления атамана слуге были узнаны и слуга арестован, но на другой день поутру у крепостных форпостов явилась толпа в 300 человек вооруженных казаков, под предводительством старшины Василия Иловайского, с намерением освободить Ефремова.
– Где атаман, – спрашивал Иловайский, – жив ли он, будет ли содержаться в крепости или его куда-нибудь повезут?
Не получив никакого ответа на свои вопросы, казаки погарцевали возле крепости, а затем уехали домой.
– Ночью, – кричали они, уходя, – всем войском придем выручать своего атамана!
Обещание это не было, однако же, исполнено, и Ефремов тотчас был отправлен в Петербург, где и предан суду.
«Войсковой атаман Степан Ефремов, – писала Екатерина войску Донскому
[189], – учинил себя ослушным воли и повеления нашего. Того ради лейб-гвардии нашей капитан-поручик Ржевский арестовал его по именному высочайшему нашему указу. Сей же императорской грамотой объявляем всему нашему Донскому войску, что мы надеемся, что сие возмездие за ослушание преступнику, будучи опытом правосудия нашего, докажет всему Донскому войску, коль нетерпимо нами такое ослушание и всякая продерзость, а потому и уповаем, что все наше Донское войско, возгнушаясь таковой виной его, Ефремова, поживет навсегда в тишине и спокойствии и тем закон Божий и волю нашу исполнит. Тем же, кои попустили себя уловить коварным ухищрением и при случае ареста его, Ефремова, оказали продерзости сами собой и возмущением других малодушных, высочайше повелеваем, по обнародовании сии императорские грамоты, тотчас прийти в спокойство и должное повиновение власти. Учинившие сие имеют ожидать от нас в заблуждении своем всемилостивейшего прощения. Буде же, паче чаяния, и к возбуждению праведного гнева нашего нашлись бы в Донском войске нашем такие преступники, кои бы и после обнародования сего повеления нашего дерзнули еще продолжать неспокойства и волнование, то да ведают, что тогда не избегнут злодеи и возмутители достойной себе казни».
По получении этой грамоты войско донесло, что оно всегда находилось и находится в повиновении монаршей воли и просило помиловать Иловайского и его сообщников. Императрица простила их, «но притом надеемся, – писала она
[190], – что они, раскаявшись в своей продерзости, потщатся, согласно с войсковым засвидетельствованием, усугубить ревность свою к службе нашей и отечества и заслужить достодолжным повиновением и добрыми своими делами столь важную вину свою. К сему войско может подать им скорый случай, отправя всех их без очереди к армиям нашим».
Казаки просили помиловать их и в этом, и императрица разрешила «производимую ими ныне службу заменить в надлежащую очередь»
[191].
Дело же атамана Ефремова тянулось весьма долго, и, кроме обвинений, взведенных на него Кирсановым и Юдиным, атаман оказался виновным в том, что, расходуя войсковые суммы на собственные нужды, он сжег приходо-расходные книги за три года; что при командировке казаков брал взятки и отпускал в домы, а неимущих наряжал на службу и что, наконец, за производство в чин старшины атаман брал по 200 и 300 руб.
За все эти преступления Ефремов был приговорен к повешению, но императрица заменила эту казнь вечной ссылкой в Пернов.
Необходимо припомнить, что главнейшая деятельность Ефремова по возмущению казаков и уверению, что правительство намерено ввести регулярство, происходила именно в то время, когда волновались яицкие казаки, а среди волгских казаков появился в лице Богомолова император Петр III. Весть о таком появлении заинтересовала многих и в особенности приписанного к Пятиизбянской станице малороссиянина Степана Певчего (он же Сигин), и он обратился с расспросами к Семенову, который ложно сказал ему, что был у колодника, видел его и подал милостыню. Тогда Певчий решился отправиться сам в Царицын, чтобы посмотреть на заключенного и убедиться, простой он человек или знатный, как ходили о нем слухи. Выпросив у караульных дозволение видеть Богомолова и войдя в его комнату, Певчий подал ему пшеничную витушку и 30 коп. денег. Самозванец принял подарок и узнал, что он приехал из Пятиизбянской станицы.
